Шарлотта Линк - Ложь без спасения

Тут ей вспомнилось, что она нащупала стеклянные и консервные банки на деревянном стеллаже, и при мысли, что там мог быть компот из фруктов или сок, который можно будет пить, женщина тут же поползла в ту сторону, где, как она предполагала, находился стеллаж. А поскольку помещение было очень маленьким, в следующий момент Моник резко стукнулась головой об одну из досок, после чего поднялась на колени и стала нетерпеливо шарить по полкам с такой алчностью, какую испытывают люди, заблудившиеся в пустыне и ожидающие, что вот-вот появится оазис. Ее трясущиеся пальцы обхватили стеклянную банку и подняли ее – банка была слишком тяжелой, чтобы оказаться пустой.

Женщине удалось снять резиновое кольцо на крышке и открыть банку. Она услышала, как внутри булькает жидкость, от чего мгновенно забыла всякую осторожность. Приложив банку к губам, Моник опрокинула половину содержимого себе в рот – чтобы в следующий момент, задыхаясь, выплюнуть все, что ей удалось проглотить. Уксус. Ей попались маринованные огурцы, отвратительные, острые огурцы в уксусном маринаде.

Она снова плюхнулась на пол, откашливаясь и кряхтя, бессильным движением стирая уксус с подбородка.

Может быть, он был еще более страшным садистом, чем она думала. Может быть, он специально заставил весь стеллаж подобной гадостью, поскольку знал, что она в своем отчаянии попытается открыть банки.

Но это она сможет выяснить, только продолжая пробовать их содержимое.

Медленно и со стоном пленница вновь приподнялась.

– Самым страшным было потерять детей, – сказал Кристофер. – Я знал, что женщины в моей жизни еще появятся, но этих детей уже никогда не будет. В первые недели я думал, что сойду с ума. Тот ужас, с которым я смотрел на их пустые комнаты, причинял почти физическую боль. Я ходил по кругу, и мне хотелось биться головой об стенку.

– Я не смогла бы перенести, если б потеряла Софи, – произнесла Лаура, – и для мужчины это, наверное, так же ужасно. Вероятно, то время было для тебя очень тяжелым.

– Это был ад, – тихо отозвался Хейманн.

Они сидели перед разожженным камином, пили красное вино и смотрели на пламя, которое было единственным источником света в комнате.

Настроение у Лауры, когда Кристофер приехал, было скованным. После обеда у нее был комиссар Бертэн, который прямо сказал ей, что знает о связи Петера с Надин Жоли.

– И я знаю также, что вам это тоже стало известно уже несколько дней назад. Почему вы в нашем разговоре ничего об этом не сказали?

Лаура попыталась объяснить, что происходило в ее душе́, и ей показалось, что полицейский понял ее – даже если он и не одобрял ее поведение.

– Здесь речь идет об убийстве, мадам, – напомнил он ей. – И в этом деле таким чувствам, как стыд и оскорбление, нет места. Если вы скрываете важные факты, то в конечном итоге защищаете убийцу вашего мужа.

Комиссар задал ей еще несколько вопросов – и отреагировал, как на удар током, на информацию о том, что Петер и Надин собирались скрыться в Аргентине.

– Когда вы об этом узнали? – тут же спросил он.

Лаура сообщила, что это стало ей известно, когда Петер уже пропал и был мертв, но ей показалось, что Бертэн ей не поверил. Конечно, она вызвала подозрения к себе, но это пришло ей в голову уже позже. У нее был серьезный мотив, чтобы убить своего мужа.

Когда следователь собрался уходить, Симон спросила его, откуда у него сведения о Петере и Надин, но он не стал называть ей имя своего информатора. Лаура была почти уверена, что это Кристофер выложил ему всю правду, и когда они с ним уселись пить аперитив, спросила его об этом. Хейманн не стал ничего отрицать.

– Лаура, он ведь комиссар по уголовным делам. Я не мог пойти на такой риск, чтобы обманывать его. Когда-нибудь это всплыло бы, и как бы я тогда выглядел? И кроме того – что я должен был ответить на его вопрос, почему меня не встревожило отсутствие Петера?

Лаура поняла его, но тем не менее считала, что с ней обошлись некрасиво.

– Ты мог бы позвонить мне и предупредить меня, – заметила она.

Хейманн был подавлен, и они молча начали есть. Но каким-то образом – Лаура даже не смогла бы сказать, как именно Кристоферу это удалось – он вывел разговор на историю своей жизни, и то, как он о ней рассказывал, вызвало в ней сочувствие и желание утешить его.

– Самым важным в моей жизни, – продолжал он, – всегда была семья. С того дня, когда моя мать нас… оставила, когда начался ад, и я смог выдержать все это лишь благодаря тому, что постоянно твердил себе: когда-нибудь все будет иначе. А позже, в студенческие годы, когда у моих друзей в голове были только свобода и самоутверждение, я мечтал о том, что приду домой, где меня встретит жена и толпа детишек… – Он меланхолично улыбнулся. – Ну, целой толпы, конечно, потом не было, но эти двое тоже постоянно держали меня в тонусе.