Давид Лагеркранц - Девушка, которая искала чужую тень

– То есть в этой компании Карла недолюбливали, вы это хотите сказать?

– Определенно недолюбливали. Но родители Лео всегда были на его стороне. Они понимали, что значит Карл для их сына. Именно это обстоятельство и заставляет меня до сих пор верить в то, что смерть Карла – все-таки несчастный случай. Во всяком случае, я стараюсь убедить себя в этом. Херман Маннхеймер никогда не поднял бы руку на единственного друга собственного сына.

– А каким образом Карл вообще на них вышел?

– Через университет. Думаю, его расследование удачно совпало с веяниями времени. Еще совсем недавно никто специально не занимался одаренными детьми. Выделять кого-либо из массы школьников считалось нарушением принципа эгалитаризма, которым так дорожат шведы. Поэтому маленькие гении нередко попадали в спецклассы для детей с отклонениями в развитии или к психиатрам. Но Карл боролся за каждого такого ребенка. Еще несколько лет назад на него навесили бы клеймо «элитиста» [29] Элитизм – идеология, возникшая во многих странах Европы в начале XX в., развивающая идеи Н. Макиавелли об управлении государством. По ней, общество состоит из элиты, управляющей его деятельностью, и народа-«биомассы». , но те времена прошли. Карла включили в престижные правительственные комиссии, а потом он через Хильду фон Кантерборг вышел на Эгренов.

Микаэль вздрогнул от неожиданности.

– Как вы сказали? Через Хильду фон…

– Хильда фон Кантерборг. Она работала в институте психиатрии и курировала докторантов. Тогда Хильда была молода, чуть постарше Карла, но уже считалась очень перспективным специалистом. Поэтому то, что с ней случилось…

– Разве она умерла? – не выдержав, выпалил Блумквист.

– Об этом я ничего не слышала, – отвечала Эллинор. – Знаю только, что Хильда оказалась в центре большого скандала и как будто запила.

– И что это был за скандал?

Некоторое время Эллинор Юрт молчала, глядя в пустоту перед собой, а потом резко повернулась к Блумквисту.

– Это случилось после смерти Карла, когда меня уже ничто не интересовало. Тем не менее у меня такое чувство, будто Хильду ославили напрасно.

– Каким образом?

– Как специалист Хильда фон Кантерборг не уступала прочим академикам, разве что гонор у нее был поменьше. Как-то раз я встретила ее в компании Карла – выглядела она просто фантастически. Люди буквально с первого взгляда подпадали под власть ее харизмы. Неудивительно, что романы следовали один за другим. В числе ее любовников были и два-три студента. Не сказать, что я это одобряю, но ведь это взрослые люди, и Хильда вела себя вполне благоразумно. Да кого это волновало, в конце концов! Хильда, она… как вам сказать… ничем не могла насытиться. Ей всего было мало – жизни, знаний, мужчин… При этом она не преследовала никаких неблаговидных целей.

– Так что же все-таки произошло?

– Толком не знаю. Мне известно только, что администрация института заговорила вдруг о каких-то студентах, которые утверждали, точнее, намекали, будто Хильда им себя продавала. Грубая работа – вот что возмутило меня с самого начала. Могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чем выставлять ее проституткой… Что вы делаете?

Микаэль полез за мобильником и открыл Интернет.

– Здесь есть некая Хильда фон Кантерборг… с Рудгер Фухсгатан… это она?

– Не думаю, что в Стокгольме так много женщин с таким именем. А зачем она вам?

– Дело в том, что… – начал было Микаэль, но оборвал фразу на полуслове. – Это долгая история. Вы здорово помогли мне, Эллинор. То, что вы мне только что рассказали, очень ценно.

– Но теперь вам, похоже, пора идти? – предположила Эллинор.

– Все верно. У меня появилось одно срочное дело. Мне кажется, что…

На этот раз договорить ему помешал звонок Малин. Судя по голосу, она тоже была взволнована и просила Микаэля срочно приехать. Распрощавшись с Эллинор Юрт, Блумквист сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и уже с улицы позвонил Хильде фон Кантерборг.

Декабрь, полтора года назад

Что можно прощать, а чего нельзя? Лео и Карл часто беседовали на эту тему. Этот вопрос был важен для них обоих, но по-разному. В конце концов оба пришли к великодушному выводу, что простить можно практически все, даже намеренное унижение. Так Лео примирился с Иваром. Теперь он смотрел на Эгрена как на человека, который просто не может быть другим. Одни лишены музыкального слуха, другие застенчивы, а Ивар Эгрен злой. В этом его слабость, к которой Лео отныне относился со всей возможной снисходительностью.