Давид Лагеркранц - Девушка, которая искала чужую тень

– Хорошо, тогда до вечера, – отозвался Микаэль.

Пальмгрен положил трубку и снова потянулся за документами Лисбет, которые лежали на ночном столике. После чего позвонил Аннике Джаннини и директору женской колонии во Флудберге Рикарду Фагеру. Ни он, ни она не отвечали. Тут Хольгер обнаружил, что стационарный телефон тоже не работает. Ко всему прочему несносная Марита опаздывала.

Лео Маннхеймер часто вспоминал тот далекий октябрьский день. Тогда ему было одиннадцать лет. Мама ушла на обед к католическому епископу, а папа охотился с друзьями в лесу. Лео чувствовал себя одиноким в большом доме. Даже домработницы Венделы не было на месте. Мальчик решил воспользоваться внезапной свободой и, оставив книги и дополнительные задания, которыми его буквально заваливали частные учителя, сел за рояль. И не для того, чтобы играть этюды или фуги. Лео сочинял музыку.

Собственно, он занимался этим не так давно, и его увлечение пока не снискало родительского одобрения. «Детская чушь» – так отозвалась о его композициях мать. Но Лео не обижался. Не потому, что был всего лишь одиннадцатилетним мальчиком, который самостоятельно начинает большое дело, но потому, что признавал в словах матери некую объективность. Тем не менее сочинительства не бросал. И на занятиях с учителями только и мечтал что об этих часах свободы. В тот день он играл одну мелодию – грустную, как и сама его жизнь, и пугающе похожую на «Балладу для Аделины» [17] «Баллада для Аделины» – пьеса французских композиторов Поля де Сенневиля и Оливье Гуссена. .

Его первые произведения были претенциозны. Тогда он еще многого не умел, даже не знал, что на свете существует джаз. Его аккорды резали слух. И главное – он еще не мог извлекать мелодии из жужжания насекомых, шелеста листвы под ветром, отдаленных голосов и городского шума. Но, несмотря на все это, весь тот день Лео провел за роялем и был счастлив, как может быть счастлив только мальчишка.

Собственно, он любил одиночество. Единственным другом Лео был психолог Карл Сегер. Каждый вторник в четыре часа дня Лео появлялся у него в кабинете в Брумме [18] Район Стокгольма. и нередко звонил ему вечерами тайком от родителей. Карл понимал его, как никто, и часто ссорился из-за него с Херманом и Вивекой. «Не лишайте мальчика детства! – кричал он. – Он задыхается, разве вы не видите?» Разумеется, его никто не слушал. Тем не менее Карл оставался на стороне Лео. Только он и его невеста Элленор.

Отец и Карл различались как день и ночь. Лео никак не мог понять, что связывало их друг с другом. Вот и теперь Карл почему-то отправился с отцом на охоту, хотя терпеть не мог, когда убивают животных. Лео считал Карла Сегера человеком другой породы, нежели отец и Альфред Эгрен. Карл не интересовался политикой и не хохотал вместе со всеми за обеденным столом над какой-нибудь глупой шуткой. В кругу хозяев жизни он чувствовал себя чужим. Зато сразу находил общий язык с чудаками и одиночками, которых, благодаря своим научным изысканиям, понимал лучше других. Карл любил поэзию, особенно французскую. Он читал Камю, Стендаля и обожал Эдит Пиаф. Одевался несколько небрежно, почти как художник. Но главное, он умел выслушать и был единственным, кто видел всю глубину таланта Лео – или его проклятия, как посмотреть.

«Ты очень чувствителен, Лео, – говорил Сегер мальчику. – Но ты должен этим гордиться. В тебе дремлют большие силы. Все будет хорошо, вот увидишь».

Каждый день Лео с нетерпением ждал еженедельной встречи с Карлом. Сегер держал частную практику в собственном доме на Грёнвиксвеген, где на стенах висели черно-белые фотографии с видами Парижа пятидесятых годов. Лео устраивался в потертом кожаном кресле, и начиналась беседа о том, чего не понимали ни его родители, ни друзья. При этом он отдавал себе отчет, что идеализирует Карла. После того октябрьского дня он всю жизнь только и занимался тем, что идеализировал его.

Итак, Лео сидел за роялем. Он играл, зависая на каждом звуке, следя за движениями мелодии. Но тут во двор въехал отцовский «Мерседес», и мальчик встал из-за рояля. Он был удивлен и напуган: папа должен был вернуться только в воскресенье вечером. Мальчик прислушался. Дом стоял погруженный в напряженную тишину, в любой момент готовую взорваться криком. Дверь комнаты Лео осторожно приоткрылась и тут же захлопнулась. В душе мальчика зашевелилось недоброе предчувствие. Гравий хрустел под тяжелыми отцовскими шагами. Потом на лестнице послышались вздохи. Должно быть, сейчас отец снимал верхнюю одежду и убирал ружье и ягдташ.