Феликс Сарнов - Василиск

– Езжай, – кивнул полковник, – но если и у него от тебя крышу снесет, значит…

– Что? – с интересом спросил Хруст.

– Значит, это я спятил, – заключил Рубцов. – И место мне не здесь, а в дурдоме. И сдается мне, что по сравнению с этим домом, – он обвел руками кабинет, – дурдом – местечко поспокойней… И понормальней. Все, будь здоров.

Хруст подождал привычного рубцовского прощания, но не дождался, удивился, подошел к двери, и все-таки замешкавшись (как это – уйти без обычного ритуального "иди на…"), пробормотал:

– Так, значит, к Шнеерзону иду…

– Иди, – отворачиваясь к окну, кивнул Рубцов, – иди к Шнеерзону, иди в зоопарк, иди куда хочешь, только иди, Ваня, нах… .

Хруст с облегчением вздохнул и вышел из кабинета.

Часть 2

4.

Она запрокинула голову с копной рыжих волос, подставив под ледяную струю из душа лицо, и вода быстро и легко смыла подсохшие кровавые потеки возле уголков рта, заодно смыв и как-то разгладив последние неуловимые складочки и морщинки, еще придававшие до этого момента ее лицу сходство с кошачьей мордой.

Странно, сколько я ни разглядывал по утрам свою морду в зеркале, никогда не мог ухватить таких черточек… Или складок… Или чем бы они там ни были. А вот на ее физиономии каждый раз отчетливо и ясно видел их и видел, как ледяная струя воды смывает их вместе с подсохшими следами крови. И каждый раз ощущал какое-то щемящее сожаление и инстинктивное желание догнать это уходящее сходство, ринуться вслед за стекающей в сливное отверстие водой и вернуть просачивающуюся туда суть, вернее последние неуловимые признаки ее сути, потому что…

Потому что я любил ее кошачью морду больше, чем это ее лицо, потому что я любил любить ее сильное, гибкое кошачье тело больше, чем это ,

(тоже сильное и за последний год здорово помолодевшее, но… т о ж е…)

потому что я вообще уже любил быть с ней т а м больше, чем здесь, и…

Все меньше хотел возвращаться. В отличие от нее. И порой мне казалось, что не вытягивай она меня оттуда каждый раз, я в один прекрасный день… Вернее, в одну прекрасную ночь остался бы там навсегда, резко и безжалостно оборвав в себе невидимую пружинку – этот упряменький растягивающийся, но все никак не рвущийся поводок, соединяющий меня с э т о й стороной. Но она не давала мне этого сделать, она вытягивала меня оттуда, не таща силой,

(этого нельзя было делать… Это вызвало бы прямо противоположную реакцию, и она это понимала…)

а просто уходя сама, и…

И когда однажды я задержался, застопорился, отстал от нее, то вдруг ощутил такой жалобный страх одиночества – нет, не свой, а ее страх, -

(… но ничуть не слабее, чем был бы мой собственный, потому что т а м мы были, как одно… Нет, без всякого "как" – просто одно, оттого-то и не хотелось уходить…)

такую острую тоску от потери, что рванулся за ней изо всех сил, рванулся внутри и… Она вся раскрылась – даже еще сильнее и больше, чем всегда раскрывалась там – и приняла меня, впустила в себя, распахнув всю бездонную глубину своей раздвоенной

(…как у меня и у всех нас – таких как мы…)

сути, и… На самом донышке охватившего меня теплого наслаждения и покоя кольнула болезненная иголочка – ведь я мог лишиться этого, мог потерять, а разве есть хоть что-нибудь, что может это заменить, ради чего можно отказаться, на что можно променять… Нет! Нет и быть не может!

Разве что…

Разве что мягкий и сильный прыжок, резкий взмах когтистой лапой, зарывающиеся в мягкую шкурку и вспарывающие горячее вздрагивающее тельце когти, вгрызающиеся в пульсирующую шейку клыки и горячая красная жижа, текущая по губам и языку прямо в пасть, в глотку, в…

Нет! Даже э т о не может заменить распахивающейся сути твоей второй половины, твоей Партнерши, одновременно отдающейся тебе и берущей тебя, становящейся и твоей сутью, даже близко не сравнимой с жалкими попытками человеческих партнеров слиться вместе в акте спаривания… Не может.

Пока – не может…

Мы никогда не говорили с ней здесь о том, что испытывали там – человеческая речь, вообще любое человеческое средство общения не может, не способно охватить и передать это, – но тогда, вернувшись сюда и лежа в нашей просторной койке, мы оглядели друг друга, как всегда, с внимательным любопытством, а потом наши глаза встретились, и… Я увидел в ее глазах раздражение и… страх, и облизнувшись быстрым кошачьим движением языка и губ, она шепну… Почти прошипела: