Вадим Шалугин - Портрет неизвестного

Остановившись, господин угрюмо поглядел на кресла.

– Граф уверял, что вы просили денег у него. И будто вся история про сватовство сплошной обман, чтобы скомпрометировать его.

Еще ж, граф говорил, что вы должно быть помешались, когда вас бросил муж, и выдумали, будто вам и вашей дочери какая-то угроза.

С слов графа он пытался образумить вас, но вы не слушали. И прежде чем бежать, решились шантажировать его. Когда ж не удалось, бежали.

Было это восемь месяцев тому. И граф с тех пор о вас не слышал, хоть пытался разузнать. Но только это все неправда… – ухватив его за локоть, с жаром лепетала Бланш. – Я знаю, медальон у вас…

Настал его черед подбрасывать руками.

Он, вырвавшись и со стенанием несколько, быть может, и излишним горестно воскликнул, что знать ничто не ведает ни про какие медальоны, что все это какой-то скверный фарс. И в самом деле, сколько же так можно. Сколько можно! Он почему-то хохотнул. Все замелькало перед ним.

Перед глазами пронеслись девица, комната, окно, дома в окне, балконы, люди на балконах. Свет, карминовые платья, жемчуга. Улыбки, руки и запястия. Лорнеты свесившие с рук запястий. Раздающийся в плесканиях тех рук аплодисмент. Огни, повсюду: люди, люстры, лампы. Мучительный скрып кресел, шелест платьев. Смех и разговоры. Оживление в преддверии антракта. Гул и духота.

Позвольте любопытствовать, не доводилось ли вам слышать об Аннете Фальц? Не доводилось, стало быть? О, это презанятная история.

Аннета была внучкой одного чудного графа. У Аннеты была маменька и отчим – младший графов сын, который по воспоминаниям аннетиным был самодур, кричал и более всего на свете обожал две вещи: пререкаться с графом и жевать табак, раздобывая тот из синей, пухлой табакерки.

Раз, оказавшись утром на диване с брошенною в сторону рукой, из которой, откуда-то из под манжеты выбираясь, тонкой струйкою сочила кровь и пачкала диван, ковер, сюртук, отчима другой раз тоже пачкала, когда он для чего-то этою рукою силился поднять, где, на диване то есть, оказавшись, отчим тяжело стонал; и где под утро отчима и обнаружила служанка, страшным воплем разбудив весь дом.

Под вечер шумно умирая, отчим бредил о каком-то медальоне. Мучился и беспрестанно норовил схватить что-то перед собою и однажды все же ухватил за бороду врача, неосмотрительно склонившегося над его лицом.

Тот медальон, как выяснялось, почему-то был у графа. Отчим, вероятнее всего, об этом так и не узнав, на следующее утро все же умер. А еще на следующее утро объявился некий господин. И угрожая, что имеет доказательства какого-то скандалу, какого, впрочем, именно не уточняя и скандаля тоже сам весьма изрядно, начал требовать, чтоб медальон ему вернули. Потому что он откуда-то все знает. И наверно знает то, что медальон у графа.

Граф же, будучи кроме другого страшный грубиян и много не дослушав господина, говоря о нем довольно тоже нехорошее, взял да и вытолкал того взашей.

То было утром. Ввечеру же граф будто понемногу образумился и даже рассудил, что лучше медальон вернуть. Коль скоро графу он не нужен совершенно и кроме этого неведомо, как к графу самому попал.

– Должно быть, в карты выиграл. – Бормотал с задумчивостью граф и, заложив руками за спину, ходил по кабинету. – Впрочем, что разница?

– Слуга! Слуга! – заверещал с надрывом граф, как будто сделался пожар. Пришел слуга.

– Там вон, на полке медальон. – Промолвил граф, не глядя на слугу. – Снеси тому мерзавцу, что вчера был…

– Тому, которому вы угрожали на него собак спустить? – для окончательного пониманию уточнил слуга.

– Ему, ему…

– Чего ж ты топчешься? – оборотясь, прикрикнул граф. – Вон там, на полке! Медальон…

Однако же, на полке медальона не было.

Прогнав слугу и обругав бездельником и кровопивцем кучера, тащившего куда-то доски под окном, граф походил еще по комнате и стал припоминать, куда злосчастный медальон мог подеваться.

– Должно быть ту неделю проиграл. – По некотором размышлении заключил граф и, поднявшись с кресел, тотчас же засомневался то, что проиграл как будто бы не медальон, а дедовы часы и будто б не на той неделе, а недели три тому, поскольку, ежели припомнить, то на той неделе, он как будто все выигрывал.

– Проклятие! Слуга! Слуга!

Пришел опять слуга.

– Закладывай-ка, братец. – Проворчал угрюмо граф. – Наведаюсь к невестке. Да проверь, чтоб кучер трезвый был. Что там? Как будто заполдень?

День снова наряжался в вечер.