Лоуренс Блок: Прогулка среди могил

Я кивнул.

— Я тоже не думал. Я еще никого не убивал. Случалось, конечно, злость разбирала до того, что хотелось убить, но ведь злость проходит.

— Да.

— Он ничтожество, понимаете? Полнейшее ничтожество. И я подумал — стоит убивать этого червя? Но я знал, что это надо сделать. И поэтому придумал как.

— Как?

— Заставил его разговориться. Спросил его кое о чем. Сначала он отвечал только «да» и «нет», но я не отставал, и в конце концов он все-таки разговорился. Рассказал мне, что они делали с девчонкой Юрия.

— Ах, вот как.

— Что они с ней делали, и как она была перепугана, и так далее. Его понесло, он уже не мог остановиться. Как будто еще раз все переживал. Понимаете, это совсем непохоже на охоту: там, когда вы убьете оленя, вы велите сделать чучело из его головы и вешаете его на стену. А стоило ему покончить с женщиной, как у него не оставалось ничего, кроме воспоминаний, и он рад был случаю их вытащить, стряхнуть с них пыль и полюбоваться, какие они красивые.

— Он рассказывал про вашу жену?

— Да, рассказывал. И ему нравилось это мне рассказывать. Точно так же, как ему понравилась мысль вернуть ее мне в виде кусочков, ткнуть меня в них носом. Я хотел заставить его замолчать, я не желал этого слышать, но, знаете, потом решил — хрен с ним. Я хочу сказать, что ее ведь уже нет, я сам отправил ее в огонь, старина. Ей от этого уже не больно. Так что я дал этому сукину сыну болтать вволю, а потом сделал с ним, что надо.

— Потом вы его убили.

— Нет.

Я взглянул на него.

— Я никогда никого не убивал. Я не убийца. Я посмотрел на него и подумал: нет, сукин сын, я тебя убивать не стану.

— И что?

— Как я могу стать убийцей? Ведь я должен был стать врачом. Я вам об этом говорил, да?

— Так хотел ваш отец.

— Я должен был стать врачом. Пит стал бы архитектором, потому что он романтик, а я человек практический и поэтому должен был стать врачом. «Это самая лучшая в мире профессия, — говорил мне отец. — Делаешь людям добро и прилично на этом зарабатываешь». Он даже решил, каким врачом я должен быть. «Иди в хирурги, — говорил он. — Там получают настоящие деньги. Это элита, самая что ни на есть. Иди в хирурги».

Некоторое время он молчал.

— Ну так вот, — сказал он наконец, — сегодня я и стал хирургом. Я сделал операцию.

Заморосил дождь, но не очень сильный. Я решил не включать дворники.

— Я отвел его вниз, — сказал Кинен. — В подвал, где остался его приятель. Ти-Джей не соврал, там стояла страшная вонь. Должно быть, когда человек умирает такой смертью, он непроизвольно опорожняется. Сначала я думал, что задохнусь, но потом, кажется, привык. Никаких обезболивающих у меня не было, но это не важно, потому что он сразу же потерял сознание. У меня был его нож, большой складной нож с лезвием сантиметров в пятнадцать, а на верстаке лежали всякие инструменты, какие только могли мне понадобиться.

— Вы можете мне всего не рассказывать, Кинен.

— Нет, — ответил он, — вы неправы, я как раз должен рассказать вам все. Если не хотите слушать, это дело другое, но я должен вам рассказать.

— Ладно.

— Я вырезал ему глаза, — сказал он, — чтобы он больше не увидел ни одной женщины. И отрубил ему кисти рук, чтобы не мог дотронуться ни до одной женщины. Я наложил турникеты, чтобы он не истек кровью, сделал их из проволоки. Кисти я отрубил ему топором, таким страшным топором. Думаю, этим самым топором они, ну...

Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

— ...Ну, расчленяли тела, — продолжал он. — Потом я расстегнул ему штаны. Мне не хотелось до него дотрагиваться, но я пересилил себя и отрезал ему все его причиндалы, потому что теперь они ему больше не нужны. А потом ноги — я отрубил ему ступни, потому что куда ему теперь идти? И уши, потому что зачем ему теперь слышать? И язык — часть языка, весь отрезать у меня не получилось, но я прихватил его плоскогубцами, и вытянул наружу, и отрезал, сколько смог, потому что кто теперь захочет его слушать? Кто захочет слушать это дерьмо? Остановите машину!

Я затормозил и свернул к тротуару, он открыл дверцу, и его вырвало в кювет. Я дал ему платок, он вытер рот и выбросил платок.

— Простите, — сказал он, захлопнув дверцу. — Я думал, это у меня уже кончилось. Думал, больше ничего не осталось.

— С вами все в порядке, Кинен?

— Да, кажется. Скорее всего. Знаете, я сказал, что не стал его убивать, только не знаю, правда ли это. Когда я ушел, он был еще жив, но сейчас, наверное, уже умер. А если не умер, то какого хрена, ведь от него мало что осталось. Я разделал его, словно какой-нибудь мясник. Почему я не мог просто взять и выстрелить ему в голову? Раз — и все?