Андерс Рослунд - Ячейка 21

– Хватит! Хватит спрашивать!

– А почему он умер?

– Я не могу! Понимаешь? Я больше не могу!

Она чуть было не ударила своего ребенка. Почувствовала, как ее внезапно охватила ярость, рука взмыла в воздух, а вопросы все били и били по голове. Но она не ударила ее, она вообще никогда не била детей. Она разрыдалась и обняла дочь. Свою дочь.

Свен Сундквист долго еще смеялся, когда вышел из того жуткого ресторана и не торопясь, в гордом одиночестве возвращался в управление. Не над едой, хотя два жалких кусочка мяса в быстрорастворимом соусе – отличный повод для веселья. Он смеялся над Эвертом. Он так и видел, как комиссар бродит вокруг стола, цепляясь за каждую ножку, и клянет диктофон, так что даже официантка попросила их вести себя потише, а не то – страшно сказать! – она будет вынуждена вызвать полицию.

Он шел и смеялся, да так громко, что две пожилые дамы, которые шли ему навстречу, окинули его неодобрительным взглядом и зашушукались о вреде алкоголя. Он сделал глубокий вдох и попытался успокоиться. Да, с Эвертом порой нелегко, но зато с ним никогда не бывает скучно.

Сам Эверт поехал допрашивать Алену Слюсареву. Свен Сундквист не сомневался, что она предоставит им информацию, которая прольет свет на очень многое. Поэтому он ускорил шаг, торопясь обратно в свой кабинет, чтобы отложить дело Ланга в сторону и покумекать над этой историей с заложниками. Уходя из морга, он не мог избавиться от чувства, что речь там шла не только о смерти.

Было там еще что-то, чего он никак не мог понять.

Уж слишком целеустремленной была та женщина. Слишком жестокой: медики под прицелом пистолета, взорванные трупы и наконец – этот обмен на Бенгта Нордвалля, закончившийся его и ее смертью. И ни слова не сказала о том, чего она хочет на самом деле.

Он еще раз прокрутил в уме события того дня.

Он разбил среду пятого июня на минуты, так, чтобы каждое событие приобрело четкие временные границы. Начиная с двенадцати пятнадцати, когда Лидия Граяускас сидела в отделении хирургии на диване перед телевизором, и заканчивая шестнадцатью десятью, когда раздались те самые выстрелы – два подряд и потом еще один. Их слышали все, кто сидел тогда с наушниками в прозекторской. Так же, как и грохот выломанной спецназовцами двери морга.

Он прочитал расшифровку допросов заложников – старшего врача Эйдера и четырех его студентов: все они рассказали о Граяускас одно и то же. По их словам, она все это время сохраняла спокойствие, контролировала ситуацию и никому из них не причинила никакого вреда, кроме того случая, когда Ларсен попытался повалить ее на пол.

Их рассказ был очень подробным, но ему не хватало самого главного. Почему она сделала то, что сделала?

Он просмотрел протоколы осмотра места происшествия и отчеты криминалистов. Ничего. Ничего такого, что бы его удивило. Ничего, чего бы он не предвидел.

Кроме одного.

Он снова и снова пробегал глазами две строчки в протоколе.

Видеокассета. У нее в пакете лежала видеокассета. Без коробки. Но с русскими буквами на наклейке.

Они обменялись газетами, он принес еще кофе и по кусочку яблочного пирога с ванильным соусом. Она съела с таким же аппетитом, что и бутерброд.

Эверт Гренс рассматривал женщину, которая сидела напротив него.

Красивая. Это, конечно, не играло никакой роли, но она красива.

Эх, жила бы она дома! Что за легкомыслие! Такая молодая – вся жизнь впереди, и вот как все обернулось: каждый день она раздвигала ноги перед богатенькими домовладельцами, скучавшими на своих лужайках, а лужайки-то не стрижены, деткам все чего-то нужно, а супружница стареет.

Гренс покачал головой. Такое легкомыслие.

Он подождал, пока она закончит жевать и положит ложечку на тарелку.

Это лежало у него в портфеле. И теперь он его вытащил и положил перед собой на стол.

– Узнаешь?

Она посмотрела на него. На блокнот в синенькой обложке. Пожала плечами.

– Нет.

Гренс раскрыл первую страницу, придвинул блокнот к Алене:

– Что тут написано?

Она посмотрела на записи, прочитала несколько строчек и затем подняла на него глаза:

– Откуда это у вас?

– Он лежал на ее кровати. Там, в больнице. Единственное, что осталось после нее.

– Это почерк Лидии.

Он сказал, что еще когда она была жива, пока держала заложников в морге больницы, он попытался найти кого-нибудь, кто смог бы это перевести, но никто не понимал по-литовски.

«Пока был жив Бенгт, – подумал он, – и пока ложь, с которой он жил, не выплыла наружу».