Андерс Рослунд - Ячейка 21

Эверт Гренс взял папку. Он проводил взглядом молодую сотрудницу, которая уже выходила из кабинета, и откашлялся:

– Послушайте. Кстати.

Она обернулась.

– Вы ошиблись. Вы вторая женщина-полицейский, которую я хвалю. И я буду делать это еще не раз.

Она покачала головой:

– Спасибо. Но пока достаточно.

Херманссон снова повернулась к выходу, но он опять попросил ее задержаться.

– У меня еще один вопрос. То, что вы сказали мне сегодня утром.

– Да?

– Я же могу это истолковать так, что, по-вашему, у меня трудности с женщинами… коллегами.

– Да. Вы можете истолковать так.

Она не колебалась ни секунды. Была спокойна и деловита, а он стоял, как и утром, сбитый ее словами с толку.

Но теперь он понял. Он увидел Анни.

Гренс громко откашлялся и направился к кофейному автомату. Ему надо срочно выпить черного кофе в бумажном стаканчике – это то, что ему необходимо, чтобы успокоиться. Он проглотил кофе и снова нажал на кнопку. Он и сам все знает. Отчего у него трудности с женщинами-полицейскими. Отчего у него трудности с женщинами вообще. Двадцать пять лет тому назад. Двадцать пять лет назад он был без памяти влюблен. Он почти не помнил, как это было, ему этого не хватало, но вспомнить он не мог.

Еще стаканчик кофе.

Последний он выпил не спеша. Больше трех зараз он вообще не пил и теперь старался растянуть удовольствие, ожидая, когда успокоятся нервы. Он держал стаканчик в одной руке и вдруг заметил, что в другой у него по-прежнему две черно-белые фотографии.

Он посмотрел на них. Да, это сработает.

Лиса Орстрём ответила после пятого гудка.

– Час прошел. Вы пунктуальны.

– Пожалуйста, подойдите к факсу.

Эверт Гренс услышал ее шаги по коридору, вспомнил отделение терапии и точно представил себе, где она сейчас стоит.

– Вы получили?

– Только что.

– И?

– Я не понимаю, чего вы хотите.

– Вы их видели?

Она вздохнула. Он подождал, пока она заговорит снова:

– А что это?

– Вы же врач. Посмотрите на фотографии. Что вы видите?

Лиса Орстрём молчала, он слышал ее дыхание, но она не произнесла ни слова.

– Я в последний раз спрашиваю. Что вы видите?

– Левую руку. Три пальца сломаны.

– Большой в том числе, правильно?

– Правильно.

– Пять тысяч крон.

– Я не пойму, к чему вы клоните.

– Указательный палец. Тысяча крон. Мизинец. Тысяча крон.

– Я по-прежнему вас не понимаю.

– Йохум Ланг. Это его тариф. И почерк. Фотографии из дела, которое мы вели недавно. Парень с искалеченной левой рукой задолжал семь тысяч крон. Одна из жертв Ланга. Вот какого мастера вы прикрываете. А тем временем он продолжает увечить людей. Такая у него работа.

Эверт Гренс замолчал, подождал немного и положил трубку. Пусть посидит подумает. С черно-белым снимком трех сломанных пальцев перед глазами. И пусть смотрит на них, пока он ей не перезвонит.

В конце коридора открылась дверь, и оттуда стремглав выскочил Свен Сундквист. Он поспешно подошел к Гренсу и сказал:

– Эверт, мне только что позвонили.

Гренс плюхнулся на факс: у него болели ноги, такое с ним бывало. Тонкая крышка факса угрожающе заскрипела, но он не слышал. Свен как раз слышал, но ему было некогда. Он посмотрел на шефа:

– Это под Фрихамененом. Русский переводчик уже туда выехал.

– И что?

– Она должна была подняться на борт корабля, идущего в Литву.

Гренс сделал нетерпеливый жест:

– Ближе к делу!

– Алена Слюсарева. Мы ее нашли.

Они говорили об этом много раз.

Вели ли они с Бенгтом допрос, сидели ли в кабаке или у него дома в саду – они постоянно говорили о правде. О том, что есть еще места, где она под запретом. О том, что есть правда и есть ложь, и правда – то единственное, что человек вынесет всегда. Как бы тяжело ему ни было.

Все остальное – чушь собачья.

Одна ложь порождает другую, и в конце концов человек так запутывается, что перестает различать правду, даже если это единственное, что у него есть.

Они строили свою дружбу на правде. Чтобы всегда говорить, что ты думаешь, даже если это трудно. Бывало, один из них чувствовал, что второй отступает от правды, замалчивает ее с самыми благими намерениями. Тогда они орали друг на друга, хлопали дверями, выбегали в коридор, а потом возвращались, и так продолжалось, пока не выходила наружу она. Правда.

Эверт Гренс дрожал.

Какая дьявольская ложь.

Во что он верил? Что Бенгт – само воплощение правды и только правды?

Он сел за рабочий стол, и мысли его крутились вокруг видеокассеты, которую большую половину дня он носил в кармане, а потом бросил в Меларен.