Флинн Берри - В опасности

– Это я ее обнаружила.

– Если бы вы ее обнаружили, вам бы хотелось убраться подальше от дома. Вы побежали бы к соседям или по улице. Не стали бы ждать рядом, разве что сделавший это еще не находился бы в доме. Если только это были не вы сами.

– Я тогда не очень хорошо соображала, – отвечаю я. Тело его как-то странно расслаблено, словно он не может усидеть прямо.

– Один из пожарных сказал мне, что наблюдал за вами, и добавил, что вы не плакали. И к тому же собака. Она у меня из головы не идет. По вашим словам, кто-то посторонний вломился в дом и убил тренированную немецкую овчарку. Не знаю, как это можно сделать без серьезных ранений, но сотворивший это вообще не потерял крови.

– Откуда вы это знаете?

– Да так, прикидываю. Кровь они у меня не брали. По-моему, вы перерезали собаке глотку, пока та спала.

– Полиция не стала меня подозревать.

Я вспоминаю, как Моретти спросил меня, нормально ли было то, что я находилась у нее в доме в такое время суток. Он рассматривал меня как подозреваемую.

– И каким же образом?

– Не знаю. При мне не было орудия убийства.

– А разве на кухне у Рэйчел не оказалось других ножей? Вы или помыли нож, или сразу же его спрятали. – Он поднимает голову. – Вот теперь-то придут за вами. Полицейские знают, что это ваших рук дело, и им известно, почему именно.

– Я никогда не причиняла ей зла.

– А вы ей бутылкой в лицо швыряли?

– Откуда вы об этом знаете?

– А вы, блин, как думаете? – фыркает он. – Что во мне такого, из-за чего вам так трудно мне поверить?

Я качаю головой, а он добавляет:

– Вы ей нос сломали.

Я не спорю. Тогда было трудно сказать, сломала ли ей нос я или же это произошло несколько часов спустя.

– Вы украли ее фотографии.

– Нет. Рэйчел сама их мне подарила. Она любила меня.

Кит смеется, видя выражение моего лица.

– Она всегда говорила, что вы – вредная сучка.

Мы тогда подрались на вечеринке. Поиграли в «Небывальщину» до того, как я поднялась по лестнице, а все ниже колен накрыла рыхлая темнота. Рэйчел подколола меня, я на нее рявкнула, а потом мы вылетели через заднюю дверь и принялась визжать друг на дружку, стоя на лужайке. Рэйф сказал, что собирался позвонить в полицию и сообщить о том, что у нас бытовуха. Он вроде бы как пошутил, но тут Рэйчел ему что-то ляпнула насчет меня, а я выхватила у него пивную бутылку и швырнула в нее. Бутылка попала ей в лицо, Рэйчел ахнула и согнулась пополам.

Меня чуть не вырвало, но потом она подняла глаза и засмеялась, а по лицу у нее текла кровь. Смехом победителя. Я доказала ее правоту. Сестра еще смеялась, когда я ввалилась обратно в дом.

Потом ребята держали нас порознь. Они окружали нас и шутили, как будто мы боксерши. Они вели себя так, словно мы произвели на них впечатление, но почти все думали, что мы обе с приветом, ходячие кошмары вроде Али Росс, которая на прошлом сборище расколошматила все стекла в машине своего бойфренда.

Уже под утро Рэйчел прижалась ко мне и спросила:

– Ты пойдешь со мной или останешься?

– Останусь.

В то лето мы дрались почти на каждой вечеринке, если кто-то из нас хорошенько выпивал, что случалось всегда, и если мы не очень отвлекались на то, что пытались кого-нибудь снять. Дрались мы небрежно, как наши друзья сцеплялись со своими мамашами, и почти всегда без причины.

Каждое возвращение домой следовало одной и той же идиотской схеме. Сначала молчаливая озлобленность, потом пререкания, эхо прошедшего, но менее заплетающимися языками. Когда мы доходили до исторического центра города, кто-то из нас заявлял: «Не желаю с тобой больше говорить». В злобном молчании мы шагали мимо норманнской церкви и булочной, шлепая сандалиями по тротуару. Совсем выводило из себя то, что шли мы в ногу, хоть и невольно. Мы смотрели в разные стороны, как злая голова двуликого Януса.

Следующая стадия обычно наступала в конце главной улицы. Кто-то что-то вякал, обычно о вечеринке и о том, кто и как там поступил. Этот этап включал еще бо ́ льшие пререкания, разбавленные намеками на извинения вроде: «Ну, я не думала, что ты воспримешь это так близко к сердцу».

Потом нам становилось скучно. Наше внимание потихоньку переключалось на подсвеченное неоном небо и жутковатый вид города в поздний час. Когда мы входили в наш район, цапаться уже прекращали.

Я до сих пор вижу семнадцатилетнюю Рэйчел со стекающей из носа струйкой крови, смеющуюся надо мной.