Тесс Герритсен - Клуб Мефисто

– Она ни в чем не призналась?

– Вернее, не покорилась. От нее требовалось всего-навсего оговорить мужа. Отречься от него, обвинить в колдовстве, и тогда, вероятнее всего, ее оставили бы в живых. Ведь на самом деле Антонино добивался от Изабеллы не признания. Он хотел получить ее саму.

"На беду она была красива". Вот что он имел в виду.

– Год и месяц, – продолжал он. – Столько времени провела она в заточении, без света и тепла. И каждый день, снова и снова представала перед своим мучителем. – Он взглянул на Мауру. – Я видел инструменты пыток того времени. Даже представить себе не могу, что может быть хуже этого ада.

– Но он так и не сломил ее?

– Изабелла сносила все стойко до конца. Даже когда у нее отняли новорожденного ребенка. И когда сломали ей руки. И исполосовали на спине всю кожу. Когда выбили суставы. Каждое измывательство Антонино подробнейше описывал в своих дневниках.

– Вы и правда читали его дневники?

– Да. Они же переходили у нас в роду из поколения в поколение. Я храню их в тайнике вместе с другими малоприглядными семейными реликвиями той поры.

– Какое жуткое наследство!

– Именно это я и имел в виду, когда сказал, что у нас с вами одни интересы. Одни заботы. Мы оба унаследовали отравленную кровь.

Она снова взглянула на лицо Изабеллы и вдруг вспомнила о том, что услышала всего лишь минуту назад. "У нее отняли новорожденного ребенка".

Она перевела взгляд на Сансоне.

– Вы сказали, с нею в темнице был и ребенок.

– Да. Сын.

– А с ним что случилось?

– Его передали в местный монастырь, где он и вырос.

– Но ведь он был сыном еретички. Почему же его оставили в живых?

– Благодаря отцу.

Ошеломленная догадкой, Маура посмотрела на собеседника.

– Антонино Сансоне?

Он кивнул.

– Мальчик появился на свет спустя одиннадцать месяцев после заточения матери в темницу.

"Дитя насилия, – подумала она. – Значит, Сансоне его отпрыск. И в жилах его течет кровь осужденной на смерть женщины".

И чудовища.

Маура в очередной раз оглядела комнату, всматриваясь в другие холсты.

– Ни за что бы не хотела, чтобы такие портреты висели в моем доме.

– Полагаете, это отвратительно.

– Они каждый день навевали бы на меня ужас. Напоминали, какой жуткой смертью умерли эти люди.

– И вы спрятали бы их в шкаф? Избегали бы смотреть на них, как избегаете мыслей о своей матери?

Она напряглась.

– У меня нет оснований думать о ней. В моей жизни для нее нет места.

– Наверняка есть. И вы порой вспоминаете о ней, разве нет? Этого невозможно избежать.

– Ее портрет у себя в гостиной я бы уж точно не повесила. – Маура поставила бокал на стол. – Странная у вас манера поклоняться предкам. Выставили в парадной гостиной портрет родственника-мучителя, как будто это икона. Словно вы гордитесь им. А здесь, в столовой, устроили галерею его жертв. Эти лица на стене напоминают коллекцию трофеев. Такие вещи обычно...

"Выставляют напоказ охотники".

Она осеклась на полуслове и уставилась на пустой бокал. Прислушалась к царившей в доме тишине. На столе пять приборов, а из гостей – только она одна. Может, он и вовсе пригласил только ее?

Когда Сансоне вдруг потянулся за ее пустым бокалом, она вздрогнула. Он отвернулся, чтобы наполнить его снова, и Маура уперлась взглядом ему в спину – подняла глаза и стала разглядывать его мускулистую шею, обтянутую воротничком-стойкой. Затем он повернулся к ней и передал наполненный бокал. Она взяла его, но вино даже не пригубила, хотя в горле у нее внезапно пересохло.

– Знаете, почему я держу здесь эти портреты? – спокойно спросил Сансоне.

– Мне это просто кажется... странным.

– Я вырос среди них. Они висели в доме моего отца, и в доме его отца. В том числе и портрет Антонино, только он всегда помещался в отдельной комнате. И непременно на видном месте.

– Прямо алтарь какой-то.

– В некотором роде.

– И вы его почитаете? Этого палача?

– Мы храним память о нем. И никогда не позволяем себе забывать, кем он был и чем занимался.

– Но почему?

– Потому что это наша обязанность. Священный долг, который семейство Сансоне приняло на себя несколько поколений назад, начиная с сына Изабеллы.

– Младенца, рожденного в темнице.

Он кивнул.

– К тому времени, когда Витторио повзрослел, монсеньор Сансоне почил в бозе. Но репутация чудовища настолько окрепла, что имя Сансоне было уже не преимуществом, а проклятием. Витторио мог бы отречься от своего имени и отца. Однако он поступил иначе. Он оставил себе имя Сансоне и взвалил на себя это тяжкое бремя.