Тесс Герритсен - Клуб Мефисто

– О том, что и я чудовище?

– Вы думаете об этом?

Она помолчала немного, ощущая на себе его пристальный взгляд.

– Я совсем не такая, как мать. Если уж на то пошло, я полная ее противоположность. Взять хотя бы мою профессию, мою работу.

– Своего рода искупление грехов?

– Мне нечего искупать.

– И все же вы решили действовать на стороне жертв. И правосудия. Не каждому под силу сделать такой выбор и выполнять работу столь же исправно и ревностно, как это делаете вы. Поэтому я и пригласил вас сегодня. – Он открыл дверь в соседнюю комнату. – И хочу вам кое-что показать.

Она проследовала за ним в обшитую деревом столовую, где уже был накрыт к ужину массивный стол. Пять приборов – успела она сосчитать, взглянув на искрящиеся хрустальные бокалы и блестящие фарфоровые чашки, окаймленные кобальтовой синью и позолотой. Там был еще один камин, и в очаге горел огонь, но эта огромная комната с почти четырехметровым потолком располагалась с холодной, наветренной стороны, и Маура порадовалась, что решила не снимать свой кашемировый свитер.

– Может, для начала бокал вина? – предложил Сансоне, беря в руки бутылку каберне.

– Пожалуй. Благодарю.

Он налил в бокал вина и передал гостье, но она тут же забыла о напитке: все ее внимание было обращено к висевшим на стене портретам. К галерее лиц, мужских и женских, взиравших на нее из туманной глубины веков.

– Это лишь малая часть, – пояснил хозяин дома. – Эти портреты мои предки собирали годами. Некоторые из них – современные копии, другие – всего лишь воспоминание о том, как они выглядели на самом деле. Но есть и подлинники. Так эти люди, должно быть, выглядели при жизни.

Он прошел через всю комнату и остановился возле одного портрета. Молодой женщины с блестящими темными глазами и черными волосами, аккуратно собранными на затылке. Ее бледное, овальной формы лицо казалось полупрозрачным в освещенной неярким пламенем очага комнате и таким живым, что Мауре даже почудилось биение пульса на ее белой шее. Девушка сидела чуть вполоборота к художнику, ее бордовое, расшитое золотыми нитями платье ярко сверкало, взгляд – прямой, бесстрашный.

– Ее звали Изабелла, – сказал Сансоне. – Портрет был написан за месяц до ее свадьбы. Его пришлось немного отреставрировать. На холсте были подпалины. Он чудом уцелел в огне, спалившем ее дом дотла.

– Красавица.

– Да. На свою беду.

Маура посмотрела на него с недоумением.

– Почему?

– Она была женой Николо Контини, знатного венецианца. По свидетельствам, они были очень счастливы в браке до тех пор, пока... – Он немного помолчал. – Пока Антонино Сансоне не погубил их.

Маура бросила на него удивленный взгляд.

– Тот самый человек на портрете? В другой комнате?

Он кивнул.

– Мой достославный пращур. О, все свои действия он оправдывал только одним – борьбой за искоренение дьявола. Благо церковь благословляла все – и пытки, и кровопускания. Сожжение заживо. Венецианцы особенно преуспели по части истязаний, ведь это они изобретали и доводили до ума самые изощренные инструменты пыток, чтобы вырывать признания. И сколь бы невероятными ни были обвинения, после нескольких часов общения с монсеньором Сансоне в темнице виновными признавали себя почти все. В чем бы вас ни обвиняли – в колдовстве ли, в заговоре соседей или в связях с дьяволом, только безоговорочным признанием во всех грехах и можно было избавиться от мук. И принять милосердную смерть. Хотя, в сущности, она была далеко не милосердной. Ведь большинство жертв сжигали заживо на костре. – Он обвел взглядом комнату, портреты. Лики смерти. – Все люди, которых вы здесь видите, пострадали от его рук. Мужчины, женщины, дети – ему было все равно. Говорили, он каждый день просыпался с одной мыслью – как бы скорее взяться за дело. Мысль эта укрепляла его дух за основательной утренней трапезой из хлеба и мяса. Засим он облачался в запятнанные кровью одежды и отправлялся вершить свое дело – искоренять еретиков. Люди, проходившие мимо по улице, слышали крики и стоны даже через толстенные каменные стены.

Маура оглядела комнату, всматриваясь в лики обреченных, и вдруг представила их иными – искалеченными, искаженными болью. Долго ли терпели эти люди? Долго ли цеплялись за надежду избежать смерти и выжить?

– Антонино уничтожил всех, – продолжал Сансоне. – Кроме одной. – Он снова взглянул на женщину с ясными глазами.

– Изабелла осталась в живых?

– О нет. По его милости она умерла, как и все остальные. Только сломить ее он так и не смог.