Кристофер Фаулер - Темный аншлаг

– Вас нет в моем списке. – Брайант терпеть не мог, когда его подлавливали. – Меня не поставили в известность о вашем присутствии.

– У меня свой ключ от королевской ложи. По причинам, скорее, личного свойства. Попытайся я подняться по лестнице с этими штуками… – Он стукнул ногой. – Я бряцаю как паровоз. Люди тотчас услышат, что я пришел.

Брайант взял шляпу и поднялся, чтобы уйти.

– Вы отдаете себе отчет, что я буду вынужден попросить вас закрыть театр, случись еще что-нибудь.

– Вы должны понимать масштаб нашего предприятия, мистер Брайант. Это не просто скромная пьеска, которая повлечет за собой плохие отзывы и через неделю исчезнет со сцены. В эту постановку вложен огромный капитал. «Орфей» был задуман для того, чтобы долгое время идти во многих странах мира, поднимая финансовую планку будущих постановок. Это курица, которой суждено долго нести золотые яйца, несмотря на ваши архаичные цензурные установления. Закрытие спектакля отнюдь не входит в мои планы.

– Возможно, нет, но если я решу, что это спасет чьи-то жизни, я не остановлюсь перед тем, чтобы отдать такой приказ.

– И полагаю, ввяжетесь в любопытный поединок. – Ренальда оскалил зубы, что не предвещало ничего хорошего. – Время, когда англичане безраздельно владели всем на свете, подходит к концу. Будущие капиталы станут составляться с участием таких международных картелей, как наш.

– Я мало смыслю в деловом мире, – заметил Брайант, вспомнив своего отца на Плеттикоут-лейн. – Что вы намерены предпринять в связи с гибелью Шарля Сенешаля? Вы потеряли первоклассного баритона.

– Сочувствую его семье, но есть немало других хороших голосов. Насколько я понимаю, вы хотите ограничить доступ к рабочим помещениям за кулисами.

– Все правильно. Впредь никто не выйдет и не зайдет, не отметившись у моих людей. Поймите, мы постоянно должны быть в курсе того, кто находится в здании.

– Массе людей необходимо встречаться с Еленой Пароль и персоналом, задействованным в постановке.

Ренальда приподнял левую ногу и шагнул вперед, остановившись посреди комнаты. Шины придавали его телу временное ощущение стабильности.

– Им придется зарегистрироваться у администратора при входе, в ином случае их арестуют. – Брайант водрузил шляпу на голову и лихо сдвинул ее назад. – Я отнял у вас слишком много времени.

– Если захотите спросить меня еще о чем-нибудь, надеюсь, вы дадите мне знать? – Ренальда сомкнул зубы в учтивой улыбке.

Дойдя до двери, Брайант обернулся и снова оглядел комнату. Это была святая святых Ренальды. Голые стены, стеклянный кофейный столик, письменный стол красного дерева, кремовые шторы. Ни фотографий, ни стенных украшений, ни бумаг. Ничего, что свидетельствовало бы о личности хозяина. В семье произошел раскол, и его хватило, чтобы заставить человека скрывать свои чувства.

– Я распоряжусь, чтобы вас держали в курсе дела, коль скоро наша информация подтвердится. – Он замолчал, задумавшись. – Вы близки со своей матерью, мистер Ренальда?

– Моя мать умерла, но – да, мы были очень близки.

– И полагаю, ваши отношения с братом…

Ренальда оборвал его:

– Не вижу причин пускаться в детали личного свойства, если только меня не обвиняют в преступлении.

– Простите, я раздумывал вслух, это плохая привычка. – Брайант улыбнулся, откинув челку с высокого лба. – Не нужно меня провожать.

– Мистер Брайант. – Андреас Ренальда развернулся, чтобы встать к нему лицом. – Я предпочел бы, чтобы в будущем всю информацию о компании вы получали напрямую от меня. Это избавит вас от необходимости телеграфировать в Цюрих.

Говоря это, Ренальда не переставал улыбаться, но, покинув здание, Брайант не мог отделаться от ощущения, что в словах грека звучала угроза.

В следующие пять десятилетий у обоих детективов вошло в привычку прогуливаться вдоль южного берега Темзы на закате, от здания парламента до Блэкфрайарз, а если выдавалась особенно хорошая погода, то и до Тауэрского моста. Позади него, ближе к устью, река разливалась слишком широко для переправы.

Они спорили о психологии преступников, без конца пересматривая свои умозаключения, но порой, когда небо опускалось ниже и на зданиях вдоль набережной тускнели краски, говорили о женщинах, любимых и потерянных, о намеченных и несостоявшихся планах, об абсурдных идеях и нереализованных мечтах; часто они просто гуляли, храня умиротворенное молчание, дыша свежим воздухом, подставляя лица солнцу.