Фоссум Карин - Не оглядывайся!

Сейер покачал головой.

– Все дело во взаимоотношениях Анни и Йонаса. Что-то произошло между ними.

– Может быть, она взяла птицу на память об Эскиле?

– Она могла бы просто зайти к его родителям и попросить у них какую-нибудь игрушку.

– Мог ли он как-то провиниться перед ней?

– Перед ней или перед кем-то другим, к кому она имела отношение. Перед тем, кого она любила.

– Теперь я не понимаю – ты имеешь в виду Хальвора?

– Я имею в виду его сына, Эскиля. Который умер, пока Йонас стоял в ванной и брился.

– Но она же не могла обвинить его в этом?

– Мало того, в обстоятельствах его смерти много неясного.

Скарре присвистнул.

– Никого там не было и никто этого не видел. Нам приходится верить словам Йонаса. – Сейер снова поднял птицу и аккуратно дотронулся до острого клюва. – Как ты думаешь, Якоб? Что на самом деле произошло утром седьмого ноября?

Воспоминания нахлынули на него как наводнение, когда он открыл двойные стеклянные двери и прошел несколько шагов. Запах больницы, смесь формалина и мыла вместе со сладким запахом шоколада из киоска и пряным ароматом гвоздик из цветочного магазина.

Вместо того чтобы думать о смерти жены, он попытался вспомнить о дочери Ингрид, о дне, когда она родилась. Ведь это огромное здание было связано и с его самым большим горем, и с его самой большой в жизни радостью. Он входил в те же самые двери и ловил те же самые запахи. Он невольно сравнил свою новорожденную дочь с другими младенцами. Ему казалось, что они более красные, толстые и сморщенные, а их волосы напоминают щетину. Другие выглядели недоношенными или желтыми, как воск. А переношенные были похожи на крошечных дистрофиков. И только Ингрид была само совершенство. Воспоминания о ней помогали ему дышать.

Собственно говоря, он договорился о встрече. У него ушло ровно восемь минут на то, чтобы найти телефон патологоанатома, который отвечал за вскрытие Эскиля Йонаса. Он попросил его найти все связанные с вскрытием папки и журналы и оставить их для него на столе. Во всей этой бюрократии, трудноуправляемой, вязкой, кропотливой системе единственным положительным моментом было правило, согласно которому все фиксировалось и архивировалось. Дата, время, имя, диагноз, особенности-все должно было быть записано. Все можно было извлечь и еще раз исследовать.

Он вышел из лифта. Пока он шел по коридору восьмого этажа, больничные запахи усилились. Патологоанатом, по телефону производивший впечатление спокойного человека средних лет, оказался молодым. Полный парень в очках с толстыми линзами и круглыми, мягкими руками. На его письменном столе стояли картотека и телефон, лежали ворох бумаг и большая красная книга с китайскими иероглифами.

– Я должен признаться, что просмотрел журналы на бегу, – сказал врач, очки придавали его лицу испуганное выражение.- Мне стало любопытно. Вы ведь из Криминальной полиции, не так ли?

Сейер кивнул.

– И я исхожу из того, что в этом несчастном случае должно быть что-то особенное?

– Я лишь предполагаю.

– Но ведь именно поэтому вы пришли ко мне?

Сейер продолжал молчать. Врачу ничего не оставалось, кроме как продолжать говорить. Этот феномен не переставал его удивлять и все же на протяжении долгих лет позволял ему узнавать все секреты.

– Трагическая история,- пробормотал патологоанатом и заглянул в бумаги.- Двухлетний мальчик. Несчастный случай дома. На несколько минут остался без присмотра. Ко времени прибытия «скорой» был мертв. Мы вскрыли его и нашли глобальную обструкцию в дыхательном горле, образованную едой.

– Какой именно едой?

– Вафли. Они были почти целыми. Два целых вафельных сердца, слипшихся в один комок. Довольно большая порция для такого маленького рта, даже если он обычно много ел. Впоследствии оказалось, что он был очень прожорливым карапузом, к тому же гиперактивным.

Сейер попытался представить себе вафельницу этого типа. Элисе часто делала вафли: в ее вафельницу помещалось пять сердечек. Плитка Ингрид была более современной, туда помещалось только четыре сердца, к тому же конфорки не были круглыми. – Я очень хорошо помню эту историю. Всегда запоминаешь трагические случайности, они застревают в памяти. К счастью, большинство наших «пациентов» – люди от восьмидесяти и до девяноста. Я помню, как выглядят вафельные сердечки на тарелке. Любимое лакомство всех детей. В том, что именно из-за них ребенок погиб, было что-то особенно трагическое. Он ведь хотел получить удовольствие…