Джеймс Эллрой - Кровавая луна

Потом Верпланк напечатал в своей газетенке эти поганые стишки против Птичника и меня. Люди начали пялиться на нас во дворе. Я отпустил шутку, когда Кеннеди шпокнули, а Верпланк посмотрел на меня как на грязь под ногами. Казалось, своим взглядом выпил из меня все соки, как вампир. Я долго ждал, чуть не до самого выпускного вечера в шестьдесят четвертом. А потом придумал. Попросил сестру написать поддельное письмо Верпланку якобы от Кэти Маккарти. Назначить свидание на последнем этаже после уроков. Там-то мы с Птичкой его и подкараулили. Собирались просто поколотить. И здорово отделали, но все равно Верпланк держался так, будто он в авторитете, а мы – дерьмо. Вот почему я это сделал. Птичка только последовал моему примеру. Он всегда делал то же, что и я.

Хейнс замолчал, словно подыскивая, чем бы закончить свой рассказ. Ллойд подождал, но никакого заключения так и не последовало. Тогда он заговорил сам:

– Что ты чувствуешь, Хейнс? Стыд? Сожаление? Ты хоть что-нибудь чувствуешь?

Лицо Уайти Хейнса превратилось в застывшую маску, и эта маска молила о снисхождении.

– Я рад, что рассказал тебе, – ответил он наконец, – но, по-моему, ничего такого не чувствую. Нет, мне, конечно, жалко Птичника, но я с самого начала знал, что он помрет не своей смертью. Таким уж он на свет уродился. А я всю жизнь мстил за себя. Никогда и никому ничего не спускал. Я родился крутым, так всю жизнь и прожил. Верпланк просто оказался не в то время не в том месте. Я скажу: не повезло. Он просто нарвался. Но это заслужил. Я расплатился с ним сполна. Вот так я всегда и со всеми расплачивался. Я говорю: по счетам всегда плати сполна, а что останется, отдай могильщикам. – Исчерпав таким образом свое красноречие, Хейнс взглянул на Ллойда: – Ну что, сержант? Что теперь?

– Ты не имеешь права носить полицейский жетон, – ответил Ллойд, расстегнул рубашку и показал Хейнсу укрепленный на теле магнитофон. – Ты заслуживаешь смерти, но я не умею убивать хладнокровно. Завтра утром эта пленка ляжет на стол капитану Макгрудеру. Помощником шерифа тебе больше не быть.

Хейнс с трудом перевел дух, выслушав свой приговор.

– А что ты будешь делать с Верпланком? – спросил он.

Ллойд улыбнулся:

– Или спасу его, или убью. Чего бы мне это ни стоило.

– Давай, землячок. Давай, – улыбнулся в ответ Хейнс.

Ллойд вынул из кармана носовой платок, обтер им дверную ручку, подлокотники кресла и рукоятку служебного револьвера Хейнса.

– Это займет всего секунду, Уайти, – сказал он.

Хейнс кивнул:

– Я знаю.

– Ты ничего не почувствуешь.

– Знаю.

Ллойд направился к двери.

– У тебя же в «пушке» были холостые, верно? – спросил Хейнс.

Ллойд махнул ему рукой на прощанье. Ему показалось, будто он отпускает Хейнсу грехи.

– Да. Ну, бывай, землячок.

Когда дверь захлопнулась, Уайти Хейнс прошел в спальню, отпер настенный шкаф с ружьями и достал с самого верха свою любимую «пушку»: обрез-двустволку десятого калибра. Это ружье он берег для последнего ближнего боя, зная, что рано или поздно момент настанет и никуда от него не уйти. Загнав патроны в стволы, Уайти позволил себе вспомнить школу Маршалла и добрые старые времена. Почувствовав боль от этих воспоминаний, он сунул оба ствола себе в рот и спустил курки.

Ллойд как раз отпирал дверцу машины, когда раздался выстрел. Он вознес Богу краткую молитву о милосердии и поехал в Сильверлейк.

Тедди Верпланк сидел в машине напротив своей фотомастерской, служившей ему убежищем в течение стольких лет, и ждал прибытия желтовато-коричневой полицейской машины без опознавательных знаков. Через несколько минут после невероятного телефонного звонка он собрал весь свой инструментарий для обручения, побросал в брезентовый рюкзак, перенес его в свой незарегистрированный автомобиль, предназначенный для последнего бегства или последнего поединка, который решит его судьбу. Каким-то чудом или волей Божественного провидения ему была дарована возможность вступить в бой за душу его возлюбленной Кэти. Сама Кэти вручила ему факел. Ему предстояло исполнить обет, данный восемнадцать лет назад. Он мысленно перебирал весь свой арсенал, сложенный в багажнике: пистолет тридцать второго калибра с глушителем, карабин М-1 тридцатого калибра, обоюдоострый пожарный топор, сделанный на заказ шестизарядный «дерринджер», залитую свинцом и утыканную гвоздями бейсбольную биту. Он умел всем этим пользоваться и был вооружен любовью, приводившей в действие его арсенал.