Уилбур Смит - Лучший из лучших

– Здравствуй, Робин! – сказал Мунго.

– Говорить мы с вами будем только в том случае, если это понадобится для вашего лечения, – ответила она, избегая смотреть ему в глаза.

Робин начала осмотр с ран в боку и спине – пулевые ранения, правда, сквозные и полностью зажившие. Она вздрогнула, заметив под одним из шрамов еще один, очень старый рубец. Робин узнала крохотные белые пятнышки стежков, закрывших ножевую рану, – ее собственные стежки ни с чем не спутаешь, больше никто не умеет шить так ровно и точно. Прежде чем Робин сообразила, что делает, пальцы непроизвольно погладили выпуклый рубец.

– Да, – кивнул Мунго. – Это от ножа Камачо.

Робин отдернула руку. Мунго получил рану, защищая ее от португальского работорговца. В ту ночь он спас ей жизнь.

– А это помнишь? – спросил Мунго, показывая оспинку на предплечье. Именно туда она ввела вакцину, когда на «Гуроне» вспыхнула оспа. – Помнишь? – тихонько повторил Мунго.

Упорно не глядя ему в глаза, Робин плотно сжала губы и сняла повязку с его бедра.

На ее лице отразился ужас. Неровные разрезы, сделанные дедом в поисках пули, покрывали ногу от паха до колена; искромсанные ткани неуклюже зашили, точно в спешке запихали банкноты обратно в бумажник.

– Что, плохо мое дело? – спросил Мунго.

– Хуже некуда, – призналась она и тут же возненавидела себя за потерю самообладания и за очевидную критику работы деда.

Бедро имело нездоровый землистый цвет, раны покрылись язвами, кожа сходила кусками, что указывало на отмирание нижележащих тканей.

Дед оставил в ранах дренаж, между стежками торчали толстые лошадиные волосы. Робин потянула один – Мунго охнул, но не дернулся. Из отверстия потекла струйка жидкого гноя. Робин наклонила голову, принюхиваясь, и поморщилась. Это был не густой гной, который древние называли «pus bonum et laudabile», доброкачественным нагноением, свидетельством того, что рана заживала без осложнений. Нет, судя по вони, скоро начнется гангрена. Леденящий ужас кольнул сердце, и Робин удивилась: неужели в ней еще остались какие-то чувства к этому человеку?

– Расскажите мне, при каких обстоятельствах вас ранили.

– Доктор, это мое личное дело.

– Личное дело? Наверняка грязные делишки, можно даже не сомневаться! – раздраженно заявила она. – У меня нет никакого желания выслушивать подробности, но чтобы найти пулю, я должна знать, где вы находились по отношению к оружию, из которого в вас стреляли, тип оружия, вес пули…

– Конечно! – торопливо отозвался Мунго. – Твой дедушка и не подумал спросить.

– Оставьте в покое моего дедушку!

– Стреляли из пистолета; кажется, однозарядного «ремингтона» армейского образца. В таком случае пуля будет сорок четвертого калибра, свинцовая, конической формы, весом девять-десять граммов, патрон заряжен черным порохом.

– Значит, пуля проникла неглубоко и разлетелась на части, если попала в кость, – пробормотала Робин.

– Стрелок лежал на земле, шагах в двадцати пяти. Я слезал с лошади, нога была поднята…

– То есть он был впереди вас.

– Немного впереди и правее.

Робин кивнула.

– Сейчас будет больно.

Через десять минут она разогнула спину и позвала:

– Миссис Сент-Джон!

Не успела Луиза войти, как Робин заявила:

– Оперировать я буду завтра утром, как только станет достаточно светло. Мне понадобится ваша помощь. Предупреждаю, что, даже если операция пройдет удачно, ваш муж всю жизнь будет заметно хромать.

– А если неудачно?

– Разложение ускорится, нагноение и гангрена…

– Доктор, вы так откровенны, – прошептала Луиза.

– Я всегда откровенна, – кивнула Робин.

Сон все не шел. Впрочем, с Робин это случалось каждый раз перед операцией с использованием анестезии. Хлороформ совершенно непредсказуем! Очень легко перейти грань безопасности. Передозировка, слишком высокая концентрация, недостаток кислорода – все это может привести к первичному шоку и отказу жизненно важных органов: сердца, легких, печени и почек.

Робин лежала в постели рядом с Клинтоном и обдумывала завтрашнюю операцию, решая, что и как нужно сделать. Прежде всего надо вскрыть рану и найти источник омертвения тканей…

Клинтон пошевелился и забормотал во сне. Робин замерла, ожидая, когда он затихнет. Она невольно отвлеклась и поняла, что думает не о пациенте, а о мужчине. Некоторое время Робин боролась с собой, потом сдалась.

Она вспомнила, как Сент-Джон стоял на мостике: белая льняная рубашка распахнута, обнажая завитки волос на груди; голова откинута назад, чтобы взглянуть на верхушку мачты; черные локоны развеваются на ветру. Однажды утром она тихонько выскользнула из каюты и вышла на верхнюю палубу «Гурона». Два матроса качали помпу: Мунго нагишом стоял под шипящей струей морской воды. Он улыбнулся ей, не пытаясь прикрыть наготу. Робин снова увидела желтые, как у леопарда, глаза, смотревшие на нее сверху в полумраке каюты.