Уилбур Смит - Лучший из лучших

Робин почувствовала искушение оставить пациента на столе – ожог был пустяковым, – но сдержалась.

– Скажите папе, что я скоро приду, – велела она.

Близнецы бросились прочь, столкнулись в дверях, застряв на мгновение, но тут же выскочили, точно пробка из бутылки шампанского.

К тому времени, когда Робин закончила перевязку, отпустила пациента, вымыла руки и вышла на крыльцо церкви, незнакомец уже поднимался на холм. Клинтон вел в поводу большого сильного мула, на спине которого сидел маленький всадник – худенький парнишка, одетый в старую твидовую куртку и кепку. Близнецы приплясывали по обеим сторонам мула, Клинтон оглядывался через плечо, прислушиваясь к словам всадника.

– Мама, кто это? – крикнула через двор вышедшая из кухни Салина.

– Сейчас узнаем.

Клинтон подвел мула к крыльцу – голова всадника оказалась на одном уровне с головой Робин.

– Доктор Баллантайн, ваш дедушка, доктор Моффат, послал меня к вам и передал подарки.

Робин с удивлением поняла, что под залатанной курткой и матерчатой кепкой скрывается женщина – причем удивительно красивая, едва старше тридцати, то есть моложе самой Робин, с уверенным взглядом карих глаз и почти монгольскими скулами.

Она спрыгнула на землю с ловкостью опытного наездника и, взбежав на крыльцо, стиснула руки Робин крепкой, мужской хваткой.

– Мой муж болен, он очень страдает. Доктор Моффат сказал, что только вы способны спасти его. Вы нам поможете? Прошу вас, помогите! – взмолилась она.

– Я врач. – Робин мягко высвободила пальцы из болезненной хватки гостьи. Смутила ее вовсе не крепость руки, а какая-то странная одержимость незнакомки. – Я врач и никогда не откажу больному в помощи. Разумеется, я сделаю все необходимое.

– Вы обещаете? – настаивала женщина.

Робин слегка разозлилась.

– Если я сказала, что помогу, значит, помогу.

– Благодарю вас! – с облегчением улыбнулась незнакомка.

– Где ваш муж?

– Я обогнала его, чтобы предупредить вас о нашем приезде, а заодно убедиться, что вы согласитесь помочь.

– Что с ним случилось?

– Доктор Моффат все объяснил в письме. И прислал вам подарки, – уклончиво ответила женщина, избегая пристального взгляда Робин, и бросилась обратно к мулу.

Из седельных сумок она вытащила два пакета, обернутых в клеенку для защиты от непогоды и перевязанных сыромятными ремешками. Пакеты оказались такими большими и тяжелыми, что Клинтон взял их из рук гостьи и занес в церковь.

– Вы наверняка устали, – сказала Робин. – К сожалению, не могу предложить вам кофе – кофе закончился месяц назад. Стакан лимонада?

– Нет. – Женщина решительно покачала головой. – Я немедленно возвращаюсь к мужу, к закату мы уже будем здесь.

Она подбежала к мулу и одним прыжком взлетела ему на спину – никогда раньше Кодрингтоны не видывали, чтобы женщина так садилась в седло!

– Спасибо, – повторила незнакомка и рысью пустилась под гору.

Клинтон вышел из церкви и обнял жену за плечи.

– Какая красивая и необыкновенная женщина!

Она кивнула. Именно это ее и беспокоило: Робин не доверяла красивым женщинам.

– Как ее зовут? – поинтересовалась она у мужа.

– Не успел спросить.

– Потому что глаз от нее отвести не мог! – поддела Робин и, вырвавшись из его объятий, вернулась в церковь.

Клинтон печально посмотрел ей вслед. Он хотел было пойти за женой, потом вздохнул и покачал головой: лучше дать Робин время прийти в себя, от уговоров только хуже будет.

В тишине церкви Робин развязала первый пакет и выложила на стол пять тяжелых бутылей со стеклянными пробками. Она подняла каждую и прочитала наклейки: «Карболовая кислота». «Квасцы». «Ртуть». «Йод». На пятой бутылке была надпись: «Хлороформ».

– Благослови тебя Бог, дедушка! – восторженно улыбнулась Робин.

Тем не менее она открыла бутыль и осторожно понюхала горлышко, чтобы убедиться в своей удаче: едкий сладковатый запах ни с чем не спутаешь! Хлороформ был для Робин бесценен – она бы с удовольствием отдала за него собственную кровь, капля за каплю.

Последние запасы хлороформа закончились многие месяцы назад, а Лондонское миссионерское общество, как всегда, не спешило раскошелиться. Робин жалела, что не оставила себе хотя бы несколько сот гиней от громадного гонорара за книгу, чтобы самой покупать лекарства, а не выпрашивать их у секретаря в Лондоне – письмо в один конец нередко шло целый год.

Иногда ее охватывало острое, недостойное христианки желание, чтобы этот близорукий человечек в Лондоне, лишенный всяких чувств, стоял рядом с ней, когда она вырезает поврежденный ударом дубинки глаз, свисающий из глазницы на черную щеку, или делает кесарево сечение – и все это без анестезии!