Патриция Хайсмит - Талантливый мистер Рипли [Литрес]

Среди пассажиров была пожилая англичанка. Она путешествовала вместе со своей взрослой дочерью, которой было уже сорок лет. Дочь была не замужем и так сильно нервничала, что и пятнадцати минут не могла насладиться солнцем в шезлонге без того, чтобы не вскочить и не объявить громогласно, что она идет «пройтись». Мать же, напротив, была чрезвычайно спокойна и медлительна, ее правая нога была парализована и короче левой, так что каблук правой туфли был толще, и передвигалась она только с палочкой. В Нью-Йорке подобная медлительность и неизменная учтивость свели бы его с ума, но теперь Том был не прочь все время находиться с ней на палубе, лежа в шезлонге, беседуя и слушая рассказы о ее жизни в Англии и Греции, а последний раз она видела Грецию в 1926 году. Он отправился вместе с ней на медленную прогулку по палубе, она опиралась о его руку и постоянно извинялась за то неудобство, которое ему доставляла, но ей явно было приятно то внимание, которое он ей оказывал. Да и дочь была довольна, что всучила мать в чьи-то руки.

Возможно, в молодости миссис Картрайт и была мегерой, возможно, на ней лежит ответственность за каждый отдельно взятый невроз ее дочери, возможно, она настолько крепко держит свою дочь при себе, что та не способна вести нормальную жизнь и выйти замуж, возможно, она заслуживала того, чтобы ее бросили за борт, а не расхаживали с ней по палубе и не слушали часами ее россказни, но какое все это имеет значение? – думал Том. Каждому ли отмерено по его заслугам? Разве Том уже не получил свое? Он считал, что ему необъяснимо повезло, что он избежал наказания за два убийства, и везет ему с того времени, как он вошел в образ Дикки, и до сих пор. В первой части его жизни судьба была страшно к нему неблагосклонна, думал он, но время, проведенное с Дикки, и последующий период вполне компенсировали эту несправедливость. Но он чувствовал, что что-то должно произойти в Греции, ничего хорошего ждать уже не приходится. Удача слишком долго сопутствовала ему. Допустим, его уличат с отпечатками пальцев и завещанием и посадят в двадцать пять лет на электрический стул; но разве может эта смерть на электрическом стуле вместе с предшествующими ей муками быть столь трагичной, что нельзя будет сказать, что месяцы, проведенные им с ноября по нынешнее время, не стоили того? Конечно нет.

Единственное, о чем он жалел, – это то, что он еще не увидел весь мир. Он хотел увидеть Австралию. И Индию. Он хотел увидеть Японию. А ведь есть еще Южная Америка. Просто познакомиться с искусством этих стран – вот занятие приятное и достойное, ради которого стоит жить, думал он. Он многое узнал о живописи, даже когда пытался делать копии с посредственных работ Дикки. В художественных галереях Парижа и Рима он обнаружил в себе интерес к живописи, о котором никогда и не подозревал, а возможно, этого интереса прежде у него и не было. Сам он не хотел быть художником, ему больше по душе было бы коллекционировать произведения живописи и помогать молодым талантливым художникам, нуждающимся в деньгах.

Обо всем этом он и думал, прогуливаясь с миссис Картрайт по палубе и слушая ее не всегда интересные монологи. Миссис Картрайт находила его милым. Она уже несколько раз сказала, притом с чувством, насколько ей приятно путешествовать в его обществе, и они договорились встретиться в одной из гостиниц на острове Крит второго июля – только на Крите их пути пересекались. Миссис Картрайт должна была отправиться в поездку на специальном автобусе. Том согласился на все ее предложения, хотя и не думал, что когда-нибудь снова увидит ее после того, как они сойдут на берег. Он представлял себе, что его тотчас же схватят и посадят на другой пароход, а может, в самолет, и отвезут обратно в Италию. Никаких радиосообщений ему не передавали – это он знал, – но ведь совсем необязательно, чтобы ему передали, даже если сообщение пришло, разве не так? Судовой листок – небольшая, распечатанная на ротаторе страничка, каждый вечер появлявшаяся на всех обеденных столах, – был посвящен международным политическим новостям, и даже если бы случилось что-то важное, в нем не нашлось бы места информации о деле Гринлифа. В продолжение этого короткого путешествия Том пребывал в каком-то странном состоянии: с одной стороны, он чувствовал себя обреченным, с другой – был исполнен героической бескорыстной отваги. Ему мнились странные вещи: дочь миссис Картрайт падает за борт, он прыгает вслед за ней и спасает ее. Или закрывает своим телом пробоину в переборке. Ему казалось, что он наделен сверхъестественной силой и бесстрашием.