Элис Лаплант - Расколотый разум

– Они думают, что на этот раз ты у них в руках, – говорит Марк. – Но все их пробы были бездоказательны. Он теребит ремешок часов. Он не кажется особенно уж озабоченным. Я заметила на лице девушки легкую усмешку.

– О чем вы говорите? – спрашиваю я. Я раздражаюсь. Сегодня мой материнский инстинкт не особенно силен. У меня еще куча бумажной работы, да и устала я сильнее, чем хотелось бы. Мне бы сейчас хотелось выпить чашку кофе и уйти в свой кабинет, а не болтать с этими юнцами, кем бы они мне ни приходились.

– Забудь, – говорит Фиона, что я тут же и делаю. И смотрю на часы. Я замечаю, что это увидела Фиона, усмешка вновь появляется на ее лице, но Марк уже разглядывает мою литографию, висящую на привычном месте, над пианино.

– Где ваш отец? – спрашиваю я. – Ему будет жаль, что вы разминулись. – Я встаю, так я обычно заканчиваю беседу. У меня такое чувство, что они умышленно тратят мое время, что все это – лишь уловка, чтобы удержать меня в комнате и помешать мне работать.

– Не думаю, что он вернется до нашего ухода, – говорит Марк, не вставая с кушетки. И вновь Фиона смотрит на него, я замечаю это. Что-то не так, у них есть секрет, но у меня нет ни малейшего желания его узнавать.

– А где Магдалена? – вдруг спрашивает Фиона. – Нам нужно кое-что обсудить с вами обеими. – Она уже было встала с кресла, когда с шумом появилась Магдалена. Глаза у сиделки покраснели.

– Простите, я говорила по телефону, – вмешалась она. – Семейные неурядицы.

Фиона уселась обратно и слегка оттолкнулась правой ногой. Невысокая и стройная, она напоминала ребенка, раскачиваясь взад-вперед.

– Мы хотели бы с вами кое о чем договориться, – начала она, глянув на Марка. Он отвернулся в сторону литографии, и она продолжила:

– Пресса прослушивает наши с Марком телефоны. Кто-то сливает информацию. Они знают, что маму вызывали на допросы, а потом отпускали. Это, кажется, все, что они знают, но – снова взгляд на Марка, – но мы намерены избегать любой ненужной нам огласки.

Магдалена перебивает:

– Я бы никогда ничего не сказала. Вы же знаете. Я просто помешана на этом. А если на пороге появляется незнакомец, я просто ему не открываю.

Вмешивается Марк:

– Да, но они каким-то образом добрались до мамы на прошлой неделе – она слонялась по переднему двору.

– Что ты имеешь в виду, говоря «добрались»? – спрашиваю я ледяным тоном. – И с чего вдруг мне «слоняться» по своему же переднему дворику? Ты так говоришь, будто мне два года.

Вижу, что Марк на это улыбнулся, но это не улыбка в ответ на мои слова. Скорее, на шутку, понятную только избранным.

Магдалена напугана и неуверенно говорит:

– Но мне никто не сказал.

– Мне позвонил репортер. И Фионе тоже. Видимо, у мамы был тогда отличный день – она поняла, что журналист ищет какую-нибудь грязь об Аманде или ее методах преподавания. Помнишь, как она выступала против Ассоциации учителей и родителей? Она чертовски запутала парня. Какое-то время они проговорили, не понимая друг друга, а потом мама про него забыла. Он толком и не понял, что произошло.

– Он легко может узнать о ее состоянии в больнице или в клинике. И, разумеется, найдется источник и в полиции. Но давайте не будем облегчать задачу ему или кому-нибудь еще, – попросила Фиона.

– О моем состоянии? – И вот я уже стою. – Вот что я вам скажу о своем состоянии – я в бешенстве!

Меня поражает то, что на меня никто даже не потрудился обратить внимание.

– Прощу прощения. – Я рублю слова и специально понижаю голос. Это всегда срабатывает в операционной. Но не здесь и не сейчас.

– Больше никакой небрежности, – предупреждает Марк Магдалену. – Вы понимаете? Три предупреждения – и вы уволены. Отсчет пошел.

– Я поняла, – еле слышно отвечает Магдалена. Даже Фиона, обычно столь внимательная ко мне и вежливая с остальными, выглядит непривычно суровой.

– Сейчас это наша главная цель. Защитить семью. Остальное не важно.

Мы смотрим на яблоки. Горы и горы яблок, всех сортов, цветов и размеров. А рядом с ними груды зеленых груш, пурпурно-красных груш. И апельсины. Кто так аккуратно их разложил? И кто следит за ними?

Я беру одно из яблок, красное, кусаю. Горькое послевкусие. Выплевываю и беру другое. Пробую. Маленькая девочка наблюдает за мной.

– Мам, та леди портит еду.

– Тише, – говорит ей мать, но девочка не успокаивается.

– А почему она снимает с себя одежду?

– Дженнифер!

Я оборачиваюсь. Ко мне бежит крупная блондинка. Вздрогнув, я наталкиваюсь на яблоки, и они дюжинами катятся с прилавка к моим ногам, на пол, рассыпаясь во все стороны.