Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

— Неисповедимы пути господни и иже с ним его пасынков, — по христиански отозвался Дэ, и, в упор посмотрев на Чана, продолжил: — Но пути янки тоже неисповедимы. Здесь ответ на ваш вопрос.

Чана неловко передернуло от бальзамированной речи настоятеля. Он удивленно посмотрел. Но тот, в сомнениях, продолжал свою мысль.

— Кто знает. Кто знает, — перешел он на светский слог. — В чем-то янки перетребовали. Не дали ему времени осмотреться, вжиться. Ведь база — тот же монастырь, только с иными условиями. Людей там не познаешь. Тем более, что почти все они на одно лицо. И на такой нетронутый жизненными коллизиями ум, как у Руса, нельзя давить. В полупустой голове даже мелкая несправедливость заслоняет собой прошлое и верховодит в дальнейших поступках, ярко и болезненно высвечивая непривычные контуры, и ему думается, что ceгодняшнee — это основное. Рус не в силах ни предвидеть, ни рассчитать несколько действий вперед. Мне думается, по своему развитию он недалеко ушел от пятнадцатилетнего пацана с улицы. Весь контраст видимого в том, что его физические возможности намного опередили образовательные, интеллектуальные. Какой с него может быть спрос, если он обосновать каждое свое деяние не в силах.

— Положение, — покорился доводам Чан. — Спроса может и не быть… Но людей погибло немало. Погибло тех, кто состоит на службе. Здесь жесткие параграфы. Янки нас, как таковые, не интересуют, но вот русские почему-то потерь не имеют. Руководству это внушает прямые подозрения. В северной провинции отдан приказ о розысках, и, несмотря на то, что действия будут проводиться без привлечения больших сил, шансов у агента оставить погоню позади практически нет.

— Я и сам в растерянности, уважаемый Чан, — настоятель попытался принять удрученный вид, — четыре года не видел юношу. Что могу сказать? Может, и то, что я старался вам убедительно доказать, уже старо и не подходит под сегодняшний момент. Скорее всего, он действует по американским стандартам. Ну, а как они действуют, для вас не представляет чего-то тайного. Рус старательно передавал вам сведения.

Полковник слушал. Сейчас ему трудно было сказать, против он или не против молодого, но опасного человека. Его ближе заинтересовал внутренний мир молодого монаха, который, сам по себе не желая никому зла, защищался с той отчаянностью обреченного, которая делала его опасным и ставила вне общества.

— …Разве мало для вас, — доносились до уха офицера скорбные слова настоятеля, — что он вернулся в Срединную, а не в какую-нибудь враждебную страну?

— А куда ему бежать? — возбудил полемику Чан. — Он одинок. В любой стране не будет принят, как не имеющий ни документов, ни верного прошлого. А здесь, в горах… Китай, вдобавок, такая перенаселенная страна, что проще иголку в стогу сена искать, чем блуждающего человека. Кстати, вознаграждение за его нейтрализацию выделено.

— Вот она, истина гнилого общества, — в гневе воскликнул настоятель, — жестокая, неоформленная, непрощающая. Сначала миллион, чтобы заиметь. Потом миллион, чтобы убить. Грешное племя. Ради чего живем? К чему стремимся? Облагораживаем гнусность. Жизнь первой секунды. Вторая не в счет. Третья, как получится. На четвертую наплевать. Пятую уже не ждем. Шестая не нужна. Рок мгновенного бытия. И так тысячелетия. Не долго протянет человечество. Момент руководит всем ходом истории. История — падчерица в руках тщеславных и больных разумом. А то, что мальчик завтра может во сто крот оказаться полезнее для людей, уже никого не интересует, никого не останавливает давящая несправедливость. Он виновен, и все. Виновен — значит смерти достоин. Виновен, значит можно заплатить больше палачу, лишь бы заглушить совесть, лишь бы приговор не обсуждался. Самое обыкновенное убийство вы готовите. Нечестное. Подлое. — Дэ разошелся, как на брифинге. Желчно, с обиженной злобой бросал слова, давая волю накопившейся горечи. — Причину своей тупости, ограниченности, карьерного момента, виновности пытаются скрыть в трупе. Старая, никогда не оправдывающая себя порочная практика. К какой пропасти небытия ведет человека его разум? Где граница успокоения? Где он остановится, задумается над суть сущим?

Чан страдальчески оперся головой на руки. Ему было искренне жаль философа.

— Ничего, Дэ, мы с вами не изменим. Нам остается подчиняться моменту. В наших силах, по возможности, тоже обман, может, в лучшую сторону. Может. — Смотря с какой стороны подходить. Нет идеальной точки видения.