Вольфганг Хольбайн - Немезида - От полуночи до часа кошмаров

— Я знаю более дюжины мест на человеческом теле, где один укол или один разрез будет достаточным, чтобы убить.

Элен стояла перед наполовину открытым выдвижным ящиком и протягивала нам по очереди провоцирующим жестом отточенный кухонный нож.

Я не сомневался в достоверности ее слов, в конце концов, она была хирургом и была специально обучена делать точные надрезы — уже поэтому она была, возможно, последней, кого я стал бы подозревать в жутком покушении на Стефана. Но, несмотря на это, волоски на моих руках встали дыбом при одном взгляде на стройную, рыжеволосую Элен с блестящим, пожалуй, не менее пятнадцати сантиметров в длину клинком в руках и так и стояли, словно смазанные восковым гелем. Меня прошиб холодный пот, но не такой, как при обычном ознобе, который уже не раз возвращался ко мне в течение ночи. И причиной его было не убийственное оружие, которое держала в своей руке Элен, а выражение ее лица. Ее холодные голубые глаза блестели гораздо страшнее, чем все кухонные режущие принадлежности в мире, вместе взятые. В них мерцало безумие. Кухонные ножи не могут потерять самообладания. А Элен, похоже, была близка к этому.

И, к сожалению, это не было мое личное впечатление, которое сложилось из-за разыгравшихся не в меру нервов. Мария тоже внезапно побелела (если это вообще было возможно) и начала медленно клониться в сторону и упала бы, если бы не прислонилась к косяку двери, а Юдифь, которая стояла всего в одном шаге сзади меня, так сильно вдыхала воздух сквозь стиснутые зубы, что был слышен свист. И только Эд, казалось, оставался совершенно спокойным. Он смотрел на Элен, наклонив голову, слегка высокомерно подняв бровь, но это могло быть оттого, что он видел ее только сбоку и не замечал выражения ее лица.

Я сделал осторожный шаг ей навстречу и поднял левую руку, желая успокоить ее, протянув одновременно правую к ножу, чтобы быстро выхватить его.

— В этом никто не сомневается, — сказал я как можно спокойнее. Вышло не так спокойно, как мне хотелось бы. В конце концов, Элен была не единственной, чьи душа и характер получили серьезный удар от странной, холодной атмосферы этого старого монастырского здания. — Тебя никто не подозревает, о’кей? Дай мне, пожалуйста, нож.

Элен смерила меня таким ледяным взглядом, что мне было впору опасаться, что слезы в моих глазах мгновенно превратятся в ледяные капельки, если я не отведу вовремя глаз. Но я нашел достаточно мужества, чтобы не отводить взгляд. Она еще крепче сжала рукой пластиковую рукоятку ножа.

— Наш большой спортсмен — лучшее свидетельство твоих способностей, — этим ироничным замечанием Эд свел на нет мои слова, показав указательным пальцем на кровавый труп Стефана на кухонном столе.

Мое сердце внезапно сделало мощный скачок. Я невольно задержал дыхание и испуганно взглянул на Элен, от которой меня на короткое мгновение отвлек Эд. Черт возьми, почему погиб именно Стефан? Почему именно единственное существо мужского пола, которое вопреки всем моим первоначальным ожиданиям использовало белковые связи своего мозга не только для того, чтобы запоминать текущее состояние таблицы футбольных турниров? Почему не Эд лежит сейчас недвижно на кухонном столе, глядя невидящими глазами прямо в потолок, в то время как стекающая из уголков его рта кровь медленно запекается на губах. Тогда бы мне удалось уговорить Элен, и она отдала бы мне нож. Но, несмотря на то что железная крепостная решетка почти пробуравила его насквозь, Эд был еще жив, в глаза Элен блестели еще большим гневом, пылали еще безумнее, чем раньше, она переводила свой взгляд со Стефана на Эда и обратно.

Потом она вдруг начала дрожать. В ее глазах с крошечными, с булавочную головку, зрачками я прочел выражение стыда. Выражение острого ума, смешанное с безграничной злобой и безумием читалось в ее взгляде, и одна-единственная слеза текла по ее щеке, пока ее члены медленно слабели. Нож выскользнул из ее руки и с дребезгом ударился об пол. Внезапно она свалилась на пол и начала безмолвно плакать, глядя сквозь пленку слез в темноту.

Я был готов ко всему: к тому, например, что она развернется и покажет свое искусство хирурга прямо на теле Эда, к тому, что она без наркоза и прямо стоя ампутирует мне мою выставленную правую руку, или и на то и другое поочередно. Не могу сказать, что мне этого хотелось больше, чем того, что случилось в действительности, но я был так ошарашен, что почти хотел этого. Я достаточно видел в своей жизни плачущих женщин (я уже говорил, что не являюсь особенно гениальным в межличностных отношениях?), и все те женщины, безусловно, не были амазонками, но и не были такими уж неженками. Но еще никогда прежде вид слез на нежной коже не трогал меня настолько, как теперь, в это самое мгновение: видеть плачущую Элен, эту сильную, уверенную, превосходящую всех и всегда, блестяще образованную Элен, при этом еще охваченную абсолютно подлинными эмоциями, — это было нечто впечатляющее, невероятное, жуткое. Я видел, как она тщетно пытается взять себя в руки. Она не хотела, чтобы мы видели ее такой, чтобы мы заметили, какая она ранимая, и что Эду (именно Эду) удалось ее так расстроить. Она закрыла лицо ладонями и опустила голову. Из ее крепко стиснутых губ все еще не доносилось ни звука. Я не думаю, что ее так тронуло сомнение в ее медицинских способностях, раз она так вдруг и так сильно потеряла самообладание. Я еще раз посмотрел на мертвое тело Стефана. А что, если мы с Юдифью были не единственные, кто провел эту короткую, внезапно оборвавшуюся ночь, за более увлекательным занятием, чем пересчитывание пауков и ловля моли?