Дот Хатчисон - Розы мая

Женщина, выполняющая обязанности церковного старосты – лет ей побольше, чем Ганни, – знала историю каждого окна и имя каждого жертвователя. Когда я упомянула, что интересуюсь окнами, она дала мне карточку с описанием крошечной часовни, находящейся примерно в часе езды от города.

– Некоторые говорят, что Бог дал нам творческий талант, чтобы мы могли прославлять его, – с улыбкой сказала она. – Любуясь окнами в часовне Шайло, в это легко поверить.

Сильно сомневаюсь, что когда-нибудь доберусь туда.

Со вздохом разочарования опускаю крышку лэптопа. Думала, фотографии меня взбодрят, а получилось наоборот. Сую руку в сумку и достаю письмо, попавшее в наш почтовый ящик. На конверте – аккуратный почерк Инары.

Дорогая Прия,

Десмонд Макинтош умер. Мертв уже почти месяц, а я никак не разберусь в своих чувствах. Все считают, что я должна быть в печали, потому что мы были «обреченными любовниками». Такую чушь несут обычно люди, не вполне понимающие истинный смысл выражения.

Или они думают, что я должна быть счастлива, потому что «эй, вы только посмотрите, один из моих мучителей покончил с собой»; словно, видя, как обрывают свою жизнь девушки, я должна преисполниться радости из-за того, что та же участь постигла и его.

И все же по большей части я испытываю облегчение – и что, черт возьми, это за реакция такая? Мне легче оттого, что я не вижу его в зале судебных заседаний, не ощущаю на себе его взгляд, когда даю показания против него и его отца. Легче оттого, что передо мной не маячит часами его лицо с выражением побитого щенка. Оттого, что его судьба решена, и мне больше не надо тревожиться из-за него.

Я всегда знала, что вообще-то я человек ужасный, но теперь осознала это неожиданным образом.

Думаю, я была бы так благодарна, если б Садовник умер от своих ранений или чего-то в этом роде… Я не чувствую в себе потребности убить его; мне даже не нужно, чтобы он убил себя.

Суд не начнется, вероятно, до осени, и хотя я не настолько пессимистична, чтобы думать, что его признают невиновным, варианты могут быть всякие. Я не хочу, чтобы его определили в психиатрическую лечебницу или дом инвалидов. Я хочу, чтобы его поместили в клетку, раздели догола и насильственно переделали бы во что-то ужасно хрупкое.

Но больше даже, чем этого, я просто хочу, чтобы он умер. В варианте с клеткой есть своя притягательность, но у него все еще достаточно денег, чтобы сделать ее комфортной – по крайней мере настолько комфортной, насколько это возможно при его повреждениях. Не хочу, чтобы ему было комфортно. Хочу, чтобы он умер. Но на меня смотрят так, словно я должна быть выше таких мыслей и желаний, словно я должна подняться, – а я, черт возьми, не хочу подниматься. Он не заслужил такой милости. Если тебе, Прия, выпадет шанс, просто убей его, если сможешь. Самозащита – и все кончено.

Да.

Спасибо, Инара, вот теперь я взбодрилась. Однако, раз уж делать что-то, то делать это нужно правильно, поэтому я открываю лэптоп. У всех жертв моего ублюдка есть памятные странички в «Фейсбуке». Даже у тех, у кого никакого «Фейсбука» при жизни не было. Активность на них заметно возрастает весной. С приближением той или иной годовщины люди постят воспоминания или молитвы, хотя встречаются и сообщения ко дню рождения. Обычно комментарии всяких придурков оперативно удаляются модераторами.

Начинаю с Джули Маккарти и двигаюсь назад, читая новые и новые истории. Есть и новые фотографии, помещенные друзьями, родными и одноклассниками. Страничку Чави пропускаю. Я никогда не заглядывала туда после ее смерти. И ничего не имею против людей, которые заходят туда, – многие из них настоящие ее друзья. Модератор – Джозефина, так что волноваться не из-за чего. Если это помогает им скорбеть и двигаться дальше, мое им благословение. Я лишь не хочу, чтобы воспоминания о Чави других людей вторгались в мои собственные.

Дойдя до Дарлы Джин – первой жертвы, – нахожу пост, помещенный ее матерью, Юдорой Кармайкл, и датированный последней годовщиной смерти Дарлы Джин. Юдора рассказывает, каким светом и радостью для всей семьи была ее дочь, как легко звучал ее смех. Упоминает она и своего пропавшего сына, так и не преодолевшего гибель сестры. После молитвы о справедливости помещен семейный портрет с последней Пасхи.

Дарла Джин – вся прелесть блондинки на белом лице, – и рядом с ней Юдора, пухлая, приятная женщина с добрыми глазами, которые перешли от нее к дочери. Позади них – ее сын, и, вот же хрень, я узнаю́ это лицо сквозь семнадцать лет.