Пол Сассман - Пол Сассман Исчезнувший оазис

— А что это за девочка?

— Не понял.

Фрея посмотрела на него, потом опять повернулась к небу. Над горизонтом вспыхнула и погасла падающая звезда.

— Тогда, в Каире, когда мы уходили от Молли… «Забудь о девочке», — сказала она. Мне стало любопытно.

Флин глотнул кофе, потыкал тлеющие угли носком ботинка.

— Это давняя история, — тихо ответил он. — Я тогда еще в разведке служил.

Судя потону, Флин не хотел это обсуждать, и Фрея не стала настаивать. Она села, закутавшись в одеяло. Каменный серп нависал над ними — грозно, но в то же время на диво уютно, словно неведомый великан накрыл их рукой. Наступила тишина, нарушаемая только шорохом и треском горящего хвороста. Флин взял котелок и налил себе кофе.

— Теперь это, конечно, прозвучит страшно наивно, но вообще я пошел в разведку с желанием творить добро. Хотел сделать мир… ну, если не лучше, то хотя бы немного безопаснее. — Говорил он вполголоса, чуть слышно, как будто сам с собой. Его взгляд был прикован к костру — Хотя, если бы меня прижали, я бы, наверное, сознался, что таким образом решил поквитаться с отцом. Он, мягко выражаясь, порицал такие вещи. Впрочем, он вообще порицал все, что не связано с наукой.

Флин невесело усмехнулся, чертя пальцем узоры на песке. Фрея не понимала, где во всем этом связь с ее вопросом, но слушала не перебивая — видимо, Броди было важно так начать.

— В службу внешней разведки я пришел в 1994 году, сразу после того, как защитил докторскую диссертацию. Пару лет проучился в Лондоне, а потом меня отправили за границу — сначала в Каир, где я и познакомился с Молли, а оттуда в Багдад, собирать данные о Саддаме и его программе вооружения. — Он тряхнул головой и потер глаза. — Орешек был еще той крепости. Не поверишь, какие паранойю и страх тогда Саддам развел вокруг себя; однако через год мне удалось найти контакт с одним человеком из МПВИ — министерства промышленности и военной индустриализации. Он сам на меня вышел, сказал, что хочет передать суперсекретную информацию — как раз то, что нам было нужно.

Флин заглянул Фрее в глаза и снова потупился. Где-то вдалеке тонко завыл шакал.

— Он, естественно, очень нервничал и волновался, настаивал, чтобы посредницей выступила его дочь — говорил, ее никто не заподозрит. Я с самого начала был против — девочке было всего тринадцать, — а он не желал действовать иначе: мол, нельзя упускать такую возможность. В конце концов меня уломали. Он делал копии документов из министерства, она брала их с собой в школу и передавала мне по дороге через парк в центре Багдада. Секундное дело.

Теперь уже два шакала устроили перекличку в дюнах. Фрея едва заметила вой: ее поглотил рассказ Флина.

— Какое-то время наша схема отлично работала, и мы получили ценные материалы. А потом, через пять месяцев, я пропустил встречу. Со всеми бывает. Только вот я не пришел, потому что напился с вечера и проспал. Тогда я довольно сильно пил — большей частью скотч, хотя, если было совсем тяжко… Боже, как вспомню — налей мне тогда денатурата, я и его бы проглотил.

Он замотал головой, растирая виски. Печальные завывания шакалов накладывались на повествование удивительно подходящим аккомпанементом.

— У нас были четкие правила передачи, — продолжил Флин. — Если один из нас не появлялся в парке, другой проходил мимо, не стоял на месте. «Мухабарат» — тайная полиция Хусейна — проникала повсюду, вела постоянную слежку за всем и вся, и было жизненно важно не привлекать внимания, не выделяться. Не знаю, почему Амира — так звали девочку — нарушила эти правила и решила подождать. Ее заметили и схватили, а потом взяли отца вместе со всей семьей.

Он глубоко вздохнул и уронил голову, ввернул кружку в песок перед собой. Шакалы неожиданно стихли. Все стихло.

— Бог знает, через что им пришлось пройти, но они меня не выдали. Я остался жив-здоров, а вся их семья сгинула в Абу-Грейбе. Живыми их больше никто не видел. Тело Амиры нашли в мусорной куче за городом — поруганное, изуродованное, с вырванными зубами, ногтями… нет, словами этого не опишешь.

Флин откинулся назад, глядя на черный камень. Его голос стал глух, монотонен, как будто археолог старался отгородиться от того, о чем рассказывал, не принимать на себя весь ужас произошедшего. Очевидно, это не сработало — у Броди поникли плечи и затряслись руки.

— Наши, конечно, устроили внутреннее расследование. Я уволился, вернулся в науку, приехал сюда и запил по-настоящему. Так бы и спился, если бы не Алекс. Она меня вытащила, фактически спасла мне жизнь. Не то чтобы моя жизнь того стоила. Боже, тринадцать лет… Нет, ты не представляешь…