Джек Кертис - Сыны Зари

Поднимаясь на вершину холма, мужчины почти не разговаривали. Они сохраняли молчание и когда сидели на холме, будто стояли на посту. Но вот Росс повернулся к своему товарищу и окликнул его по имени:

– Мартин?

Смысл оклика был: о чем ты думаешь?

В ответ Джексон протянул руку и коснулся рта Росса указательным пальцем. Помолчи, говорил этот жест, не надо спрашивать. Это был необычный жест: и быстрый, и осторожный. Немного погодя мужчины встали и направились вниз по склону холма. Неподалеку совсем низко, почти на высоте человеческого роста, подрагивала в воздухе пустельга, плавно покачиваясь на ветру. Усилиями множества перышек на крыльях и хвосте ей удавалось сохранить голову неподвижной.

Росс и Джексон миновали холм, ни разу не оглянувшись. Позади них остался торфяник со всем, что там жило или случайно оказалось. Хищная птица, парившая в воздухе. Лохмотья лисьей шкуры. Полторы сотни боевых патронов, брошенных на дно болотца.

У этого лома не было ни названия, ни даже почтового адреса. Чтобы добраться до него, надо было ехать на юго-запад от Таксона по шоссе номер 10, через несколько миль свернуть на север, потом на запад, а немного погодя – снова на север. На это место, конечно, можно было бы наткнуться и ненароком, что случалось с некоторыми автотуристами. Но им сразу же становилось совершенно очевидно, что незваных гостей здесь не привечают.

Издали можно было разглядеть только какое-то цветовое пятно. Оно было таким ярким, таким неожиданным, что взгляд немедленно замирал на нем. Краски пустыни – это оттенки поблекших выжженных трав: охра, тускловатый багрянец, раскаленная желтизна, матовая зелень кактусов. И вдруг вокруг дома на участке примерно в акр буйство резких радостных красок, которые, казалось, плавали и струились в дымке жаркого марева. Специально для этого большого розового сада была сооружена оросительная система.

Подойдя поближе, можно было среди этих роскошных цветов заметить вторгшихся туда аборигенов: мексиканские маки, клевер, белые раструбы лилий, неожиданно вызванные к жизни постоянным источником влаги... Но над этими скромными цветами блеклых оттенков безраздельно властвовали красные розы, иноземные, экзотические, непривычные для этих краев. Гуго Кемп любил красные розы.

Сначала вы увидели бы это великолепие красок. Потом разглядели бы дом, длинный, приземистый, без претензий. А если бы, влекомые необычностью этого строения, вы подошли совсем близко, то наткнулись бы на проволочную ограду и на ней заметили бы металлическую пластинку с изображением двух красных молний и человеческого черепа чуть выше их. Там же, на пластинке, была и краткая справка о количестве вольт, пропущенных через проволоку. Вздумай вы задержаться у изгороди на некоторое время, к вам подошел бы человек в голубых джинсах, в футболке и в соломенной шляпе. Он попросил бы вас удалиться, и можно почти не сомневаться, что вы бы так и поступили, поскольку на согнутой руке у него висела бы винтовка.

«Ну ладно, – подумала Нина Кемп, – возьмем чуть-чуть того и еще чуть-чуть вон этого». И она положила две капсулы, черно-желтую и черно-красную, на дальний конец стола. Пол был вымощен мексиканской керамической плиткой, и стоявший на ней стол имел легкий наклон вперед, поэтому капсулы покатились, и каждая проделала к ее ладони сложный, мучительный путь. Нина наслаждалась этим маленьким ритуалом, хотя вряд ли смогла бы объяснить, почему. Это просто стало частью ее времяпрепровождения.

Первой до нее докатилась черно-красная капсула. Она мигом проглотила ее, чтобы быть готовой к прибытию черно-желтой. Приставив руку к краю стола, она дождалась, пока в нее упадет вторая капсула, и тут же зажала ее губами, держа наполовину внутри, а наполовину снаружи, подобно ящерице, смакующей какого-нибудь жучка. Казалось, что она даже забыла об этой второй капсуле, пристально уставившись на розы. В глазах зарябило. Если бы ей удалось их распахнуть пошире, цветы так бы и вплыли в нее, и она почувствовала бы пьянящий запах роз, будто оказавшись среди них. Потом она втянула в себя капсулу и проглотила ее, запив апельсиновым соком. Чуть-чуть того и еще чуть-чуть этого.

Нина была женщиной привлекательной, но, чтобы прийти к такому выводу, следовало кое-чего не замечать. Ее узкое лицо делали красивым высокие острые скулы. Густые черные волосы волной падали на плечи. Белая кожа, зеленые глаза. И вот в глазах-то и скрывалось то, чего лучше было бы не замечать. Ее взгляд, даже пристальный, на самом деле был рассеянным, как будто она не могла его ни на чем сосредоточить. Казалось, она глядела куда-то за пределы того, что могли видеть остальные люди. Когда она двигалась, то делала это медленно, осторожно, а в тех редких случаях, когда ей приходилось говорить, она словно испытывала затруднение и превозмогала жгучее нежелание произносить слова.