Джек Кертис (I) - Банджо

Джи-Джи и Дону, в память о мансардах и высоких потолках.

Мальчика звали Август. Он подтянул свои длинные, поношенные штаны, которые получил совсем недавно, и вышел из деревянной уборной. Уборная была чисто прибрана и покрашена известкой. Перед дверью стояла прикрывающая ее от посторонних взглядов сетчатая загородка. Мальчику было всего семь лет. Его мысли были полностью заняты праздником — был день Благодарения. Из сарая доносился голос отца, который приговаривал что-то ласковое и бессвязное, занимаясь починкой инструментов. В кухне гремели кастрюлями и посудой мать и сестра Кейт — они были заняты приготовлением праздничного обеда. В коровнике Джюб доил корову — было слышно, как струи молока ударяют в жестяное ведро. В глубине двора, в хибарке, где жил наемный работник, кто-то — скорее всего, один из братьев — бренькал на банджо.

Настроение было такое, какое бывает, когда просыпаешься утром и знаешь, что родители уже встали; светит солнце; под тяжелым одеялом тепло; старшие братья, свернувшись калачиком, еще спят; они его пока не трогают — всяческие проделки, вспышки гнева и обиды еще впереди.

Иногда, сразу после утренней молитвы, братья начинали драться — зло, беспощадно. Но ночью в доме было холодно, а вечером все были слишком уставшими после дня работы на ферме. Холод и усталость действовали примиряюще.

Августу определили место посередине кровати — слева лежал Лютер, справа — Мартин, а меньшому досталась ничейная территория.

Утро было холодным и ясным, только далеко на западе, у горизонта, ворочалась серая туча, которая могла принести первый снег. Папа был рачительным хозяином — в полях все уже убрано, кукуруза сложена в амбаре, сено — в стогах, пшеница продана по хорошей цене. Джюб нарубил целую поленницу дров для печей. Большая бочка была полна угля для отопления. Мама уже аккуратно уложила в погребе картошку и капусту — каждый качан завернут в солому. В другом погребе, который служил убежищем во время ураганов, на полках стоят банки с зеленым горошком и помидорами домашней консервации. Из фруктов были запасены только дикие сливы — в их маленьком саду деревья были слишком молоды и еще не давали плодов; летом было слишком жарко, и деревья плохо росли.

— Или мы будем работать, или помрем, — говаривал отец; эти его слова можно было бы вписать в герб семьи Гилпинов. — Мы будем работать, посадим яблони — может быть, они вырастут, а может, и нет.

Но это слово — “работать” — означало нудный, тяжкий, бесконечный, механический труд.

Отец выучился фермерскому делу в штате Айова, мать родилась в Пенсильвании. Они были своего рода образцами трудолюбия, полностью посвятив себя приумножению, росту, приросту: старались увеличить урожайность, увеличить площадь земель, принадлежавших им, увеличить количество денег в банке, увеличить количество детей, увеличить количество голов скота и свиней, увеличить преданность великому создателю, Богу Приумножения всего, Который, к тому же, пожертвовал Своим Единственным Сыном.

Их наемный работник, Джюб, появился на ферме весной, когда отец готовил поля к посеву пшеницы.

— А ты христианин? — Таков был первый вопрос, который задал ему отец.

— Христианин, с головы до ног, — ответил Джюб.

— Мы лютеране, — сказал отец.

— Так точно, — сказал Джюб. — Я хороший работник и ем не с хозяевами, а на кухне.

— А ты не католик? — спросил отец, стараясь перехватить взгляд худощавого негра.

— Я баптист, — ответил Джюб, опустив глаза.

— Послушай, Джюб, — сказал отец, — здесь тебе не нужно прятать глаза. Ты свободный человек. Мой отец, между прочим, погиб, сражаясь за то, чтобы ты был свободен.

— Так точно. — Джюб перевел взгляд с земли на уровень колен отца. Его улыбка была широкой и уверенной. — А как вы, не против, если кой-когда я буду играть на своем банджо?

— А почему нет? Ничего худого я в этом не вижу — если, конечно, у тебя на это будет оставаться время.

— Там, где я раньше работал, хозяину не нравилось, когда я играл на банджо.

— Я не из тех, которые считают, что кроме работы ничего не существует. Можно и поиграть немного, — сказал отец. — Но я и не считаю, что можно только играть и не работать. Ты можешь приступать к работе прямо сейчас.

Август (которого все называли “Гэс”), выйдя из уборной, отправился в коровник. Там было полутемно; Джюб сидел на низком табурете, прислонив черный лоб к черно-желтому боку коровы. Человек и корова слились в такой гармонии духа, цвета и формы, что казались неразделимыми. Двигались лишь руки Джюба, худые и быстрые; молоко с характерным шумом струями ударяло в блестящее жестяное ведро, которое было зажато между костлявыми коленями батрака.