Джек Кертис (I): Банджо

— Ты все врешь, и врешь нахально, — сказал отец. — Собирай свои манатки. И получай свои тридцать долларов.

— Да, аж тридцать долларов! — Джюб улыбнулся во весь рот.

Отец отсчитал нужную сумму, вытащив деньги из бумажника, и положил доллары на постель Джюба.

— И не проси меня дать тебе рекомендации!

— Нет, что вы, мистер Гилпин. Бог свидетель, я и не собирался такого делать.

— Только любовь к ближнему, которую нам заповедал Христос, не позволяет мне отвести тебя к шерифу. Ты, может быть, намеревался спрятаться в комнате моей дочери!

— Просто ушам своим не верю! — Джюб уже запихивал в мешок пару своих выцветших рубашек и залатанные штаны.

— Я отпускаю тебя вовсе не потому, что идет зима, и работы немного будет, — заявил отец. — Я рассчитал тебя, потому что ты солгал мне.

— Ну, конечно, мистер Гилпин, конечно. А я и не сержусь на вас. Так уж все получается — и ничего тут не поделаешь.

— Мне не нравится твой тон! — Отец выглядел очень сердитым и стоял ровный как палка.

— Извините, я просто стараюсь угодить.

— Ты просто хамишь! Ты что, хочешь, чтобы я отправился за своим ружьем?

— Нет, нет, что вы, сэр! Я просто себе тихий, мирный Джюб, хожу себе по дорогам, пою себе песенки, ем арбузы, бренькаю на своем стареньком, побитом банджо...

Джюб повернулся и неожиданно дико рассмеялся — будто закричал мул. Он все смеялся, смеялся...

— Ах ты ж черная образина! Сатана! — воскликнул отец и сильно ударил негра. Тот отлетел в другой конец комнаты. Отец стоял, широко расставив ноги, подняв кулаки, готовый снова броситься на Джюба. Гэс тихонько подвывал.

Отец заскрежетал зубами; стараясь погасить свой гнев и избежать дальнейшего насилия, стукнул себя кулаком в раскрытую ладонь другой рукой. Потом сказал Джюбу:

— Убирайся! — И повернулся к мальчикам: — Вот видите, какие они. А теперь пошли отсюда!

Мрачный как туча поздней осенью, Гэс перемахнул через забор из колючей проволоки и побежал к ферме Маккоя. Грива соломенных волос развивалась за его спиной как желтый флаг. Добежав до живой изгороди, он стал призывно свистеть — так он делал, когда они с Сэлли играли в ковбоев и индейцев. Однако теперь, занимавшаяся стиркой Сэлли, услышав птичий свист, почувствовала, что в этот раз ее зовут уже не на игру.

Гэс ждал в тени большого тополя, что рос у ручья. Когда она увидела его, прислонившегося спиной к дереву, выражение беспокойства сошло с ее румяного, веснушчатого лица и сменилось улыбкой.

Гэс молчал, уже сожалея о том, что так спешил.

— Рассказывай, рассказывай скорей, — потребовала она, — говори скорей! Мне нужно вернуться побыстрее, а не то мне достанется.

— Я отправлюсь... — сражаться.

— Сражаться? С кем? Что ты мелешь?

— С фрицами!

— О Боже! Это еще зачем, Гэсси?

— Это мой долг. Лу идет на войну.

— Но тебе только четырнадцать лет! — сказала она таким тоном, будто сама по себе эта цифра была решением проблемы.

— Смотри, какой я большой! И к тому же я умею стрелять лучше, чем многие из взрослых.

— И когда ты отправляешься?

— Завтра утром.

— Уже завтра? — Ее худое личико приобрело откровенно несчастное выражение. — А я что буду делать?

— Ну, ты будешь ждать меня. Будешь оставаться верной мне.

— Конечно, Гэс, конечно! Я обещаю. Ну, а вдруг тебя убьют?

— А ты меня не поцелуешь на прощание? — спросил он, набравшись храбрости.

— Ну, наверное, — сказала Сэлли, подходя к нему поближе и пристально в него всматриваясь. — А ты все это не придумал, а? Чтоб выманить у меня поцелуй за так?

— Может, я тебя вижу в последний раз, Сэлли, — ответил он с благородной торжественностью. И чуть не расплакался.

— Я поставлю свечку и буду молиться за тебя.

— Это будет замечательно — поминай, поминай меня в своих молитвах! И Лу тоже.

— А я слышала, что Моди Коберман из-за него подлетела.

— Лу такого себе никогда не позволял!

— Об этом все говорят.

— Ну, может быть, так получилось, он не мог сдержаться — ведь на войну идет!

— Гэс, и думать не смей ни о чем таком! Я поцелую тебя на прощание, но на этом и все.

Он наклонился к ней, попытался отыскать ее губы своими губами, промахнулся, сделал еще одну попытку и прижал свои плотно сомкнутые губы к ее тонким сухим губам. Гэс качнулся, и чтобы удержаться на ногах, обхватил девочку, ощутив под руками ее плотное тело. Но тут же отстранился. Она стояла с закрытыми глазами; пряди рыжих волос выбились из-под платочка, руки были молитвенно сложены.