Джастин Дэвис - Лучшая месть

Джесса вышла через ворота, и Сент-Джон шагнул назад, за ветки большого кедра. Он не мог бы сказать, почему, убеждая себя в том, что не хочет нарушать её уединение, счел необходимым последовать за ней, когда она двинулась по ухоженной траве.

Джесса задержалась, чтобы коснуться ангела на детской могиле. Поступок был настолько и ее духе, что Сент-Джон почувствовал спазм в груди. Он все еще ломал голову над ответом, когда потрясенно осознал, что она направляется к уродливому изделию из белого мрамора, где большими буквами высечена фамилия «Олден».

Положив второй букет у основания на дальней стороне, Джесса постояла минуту со склоненной головой. Там не было высечено имя матери Сент-Джона – оно находилось с другой стороны. Фасад, разумеется, был зарезервирован для его отца, который наверняка уже сочинил величественную эпитафию.

Сент-Джон осторожно обошел склеп, держась на расстоянии, чтобы не беспокоить Джессу. Но когда он увидел, Что за могила там находится, был еще более потрясен. На бронзовой табличке было написано:

«ЭДАМ ЭЛБЕРТ ОЛДЕН

Возлюбленный сын

Трагически безвременно погиб

Горюющее сердце отца никогда не исцелится».

Чувствуя тошноту, Сент-Джон смотрел на слова и даты под ними, разделенные тире: вторая дата была днем его бегства. День, который он считал своим подлинным днем рождения, по нему же отмерял прошедшие годы.

И тогда ему пришло в голову, что сегодня его настоящий день рождения.

Сент-Джон уставился на дату на табличке, размышляя, нашел ли он причину своего беспокойства, даже не осознавая этого.

«Сукин сын!» – подумал он.

Сент-Джон снова прочитал текст. «Горюющее сердце» . Черта с два! Единственная вещь, о которой горевал его отец, была потеря забавы. Приятно иметь боксерскую грушу и сексуальную игрушку аккуратно упакованными в один ящик, который находится целиком под вашим контролем.

– Сожалею.

Шепот был едва слышен, но он мигом вернул Сент-Джона к действительности. Он посмотрел на лицо Джессы, успев увидеть слезы в ее глазах.

– Я должна была сказать, не важно что.

Она винила себя? По телу Сент-Джона пробежала дрожь. Джесса хотела рассказать все своему отцу, клялась со всей страстью десятилетней невинности, что отец сможет все исправить. Сент-Джон знал, что это не так, но был глубоко тронут тем, что даже теперь, спустя почти двадцать один год после его «смерти», она винила себя настолько, что проливала слезы.

Джесса повернулась, словно не могла больше этого выносить. Быстрое движение застигло Сент-Джона врасплох, и он инстинктивно отпрянул в тень большого дерева. Но это привлекло ее внимание.

Казалось, Джесса расслабилась при виде знакомого. Странно, она едва ли могла ожидать встретить здесь незнакомца. Но когда Сент-Джон подчинился неизбежному и шагнул к ней, чтобы объяснить свое присутствие, хотя не был уверен, что собирается сказать, она снова напряглась.

– Почему здесь? – спросил он, указывая на миниатюрный греческий храм и зная, что его голос звучит ворчливо, но смутно догадываясь, что лучшая защита – нападение.

– Сегодня день рождения Эдама, – ответила Джесса, похоже не обескураженная его тоном.

– Вы… отмечаете его?

– Больше никто не отмечает. И это отчасти моя вина.

– Нет.

Его голос стал резким, но Джесса не обратила внимания. Она смотрела на него внимательным, напряженным взглядом.

Внезапно ее поведение изменилось. Глаза расширились, она глубоко вздохнула и сказала очень тихо:

– Позвольте рассказать вам о моем друге Эдаме.

Джесса редко чувствовала себя так глупо, как она могла не догадаться? Да, его лицо сильно изменилось с подросткового возраста. Подбородок со шрамом, которого раньше не было, стал шире и сегодня снова огрубел от щетины.

Но это была не просто естественная зрелость – нос, сломанный столько раз, был теперь прямым; легкая вмятина под левым глазом, где была сломана скула, исчезла. Пара шрамов, которые Джесса помнила, исчезли также, поэтому один оставшийся, которого она не видела при их последней, давней встрече, особенно удивлял ее.

Но изменились сами контуры лица, и Джесса догадывалась, что, удаляя детские шрамы, он изменил и многое другое, стирая все следы прошлого. Его голос стал по-мужски низким и грубоватым, так не похожим на мальчишеский. И сам он был выше и крепче, не походя на худого долговязого мальчугана.

Однако глаза не изменились. Они были такими же ярко-голубыми, и тени под ними остались, хотя выглядели не так заметно. Сколько часов она смотрела в эти глаза, моля, чтобы он позволил ей рассказать кому-то о том, что ему приходится терпеть?