Джастин Дэвис - Лучшая месть

Если она кому-нибудь расскажет, отец Эдама убьет его, и это будет ее вина.

Последние двадцать лет Джесса жила с мрачной мыслью, что он все равно умер и ее молчание не спасло его. То, что в глубине души она знала, что Эдам не случайно погиб в бушующих водах, ничего не меняло. Даже сквозь боль она понимала, почему он это сделал, почему был вынужден положить этому конец.

И только иногда Джессе хотелось, чтобы она рассказала обо всем, несмотря ни на что. Если Эдам все равно должен был умереть, по крайней мере, мир узнал бы, что собой представляет его отец. Для десятилетней девочки это была мучительная сумятица чувств, которая не слишком ослабевала с возрастом.

И сейчас, сидя в футе от человека, которого ей следовало узнать при первой встрече, ее эмоции по-прежнему пребывали в состоянии хаоса.

Возвращение в родные места, думал Сент-Джон, было колоссальной ошибкой. Он ожидал, что это причинит беспокойство, но не предвидел, что в такой степени.

Сент-Джон еще не понял, явились ли этому причиной слова Джессы, произносимые с такой нежностью и болью, об умершем Эдаме Олдене или сам город, так или иначе, но теперь он кружил по улицам, на которые поклялся никогда не ступать снова, борясь с водоворотом эмоций, какие не испытывал уже двадцать лет, и пытаясь избавиться от чувства, которое связывало много лет назад двух друзей детства.

Сент-Джон отлично понимал, что некоторые, знай они об их тайных встречах в ту пору, назвали бы неестественной дружбу мальчика-подростка с маленькой девочкой. Они попытались бы отыскать здесь нечто грязное и дурное, хотя на самом деле только эти встречи и были исполнены чистоты в его тогдашней жизни.

Ему следовало бы завидовать Джессе, ее счастливому, нормальному детству, но он не испытывал этого чувства. Время, проведенное с ней, было единственным в своем роде, и Сент-Джон тосковал по нему. В детстве он иногда мечтал, что, если что-нибудь случится с его отцом, добрый мэр и его ласковая жена примут осиротевшего мальчика в свою семью.

Но Сент-Джон и тогда подолгу не цеплялся за свои фантазии и тем более не мог снисходить до них теперь.

Не говоря уже о том, что мысль о Джессе как его сестре даже при подобном сценарии могла быть утешительной двадцать лет назад, но только не сейчас.

Она давала импульс фантазиям, которым он никак не собирался предаваться.

«Это не для тебя», – напомнил себе Сент-Джон.

Он становился уязвимым. Да еще все эти чертовы редстоунские свадьбы.

«Не для тебя».

Тем более что он не был уверен, что не впадет в извращенное безумие, которым страдал его отец.

Странно, подумал Сент-Джон, что Джесса больше верит в него, чем он сам. А может, и не очень странно. Разве так было не всегда?

Только почувствовав, что ему удалось взять себя руки, Сент-Джон осмелился взглянуть на нее снова. Она смотрела куда-то вдаль. Легкий ветерок коснулся сначала ее челки, потом взъерошил все короткие светлые волосы. Вздернутый кончик носа, придававший ей такое очарование в детстве, делал ее моложе теперешних тридцати лет.

Ему мучительно хотелось прикоснуться к ней – провести пальцами по щеке, по изящному и в то же время упрямому подбородку, по мягким губам. Сент-Джон был мужчиной, не чуждым подобным чувствам, но их сила озадачила его. Чтобы отвлечься, он сделал то, чего не делал никогда, – заговорил, не желая этого.

– Больше двадцати лет, – сказал он. Джесса покосилась на него, и что-то в ее глазах заставило его сердце отреагировать странным образом. Сент-Джон не стал анализировать свои реакции, как делал обычно, зная, что обычные правила не применимы к Джессе.

– Поэтому я должна была забыть? – спросила она. – Продолжать жить, как если бы его никогда не существовало? Нет. Он слишком много значил для меня. – Помолчав, она добавила еле слышно: – И значит до сих пор.

У Сент-Джона перехватило дыхание. Еще одна нехарактерная реакция, которую он не стал анализировать – на сей раз потому, что не хотел знать причину.

– Джесс, – сказал Сент-Джон, не понимая, почему его переполняет желание произнести ее имя.

Она снова посмотрела на него:

– Что?

Он пожал плечами и покачал головой. Объяснить это было невозможно – даже самому себе.

Только позже Сент-Джон осознал, что сократил ее имя, как бывало в детстве, и она даже глазом не моргнула. В детстве Джесса объяснила, почему ей это не нравится, но позволила ему называть ее так, как никому больше не позволяла.

Сент-Джон снова тряхнул головой. Даже теперь, спустя много лет, пробуждение давних образов было неизбежным здесь, в этом месте, где каждый вздох был отравлен присутствием этого человека. И как и много лет назад, Джесса Хилл была его единственным противоядием от отравы тех страданий.