Крис Хаслэм - Смерть с отсрочкой

— Может, поднимемся, милочка? Upstairio? [68] Наверх? (исп.). — И ткнул пальцем в потолок.

Гваделупе решила, что поняла его намерения, схватила за запястье пальцами, унизанными кольцами, поднялась из-за стола.

— В доме моего отца, сеньор, верх внизу. — Снова дернула за руку, совсем близко придвинув лицо. — Пошли, цыган-мститель. Обсудим условия найма и форму оплаты. — Хватка у нее была крепче тисков. Ленни морщился, когда она тащила его из столовой.

Где-то в ночи лаял лис, его одинокий голос взмывал над рокотом стремительного потока талой воды на дне ущелья. Полумесяц отбрасывал синие блики на скалы и серебряные на воды, густой лес из темных сосен поглощал бледный свет. Где-то в непроходимых горах пряталось целое состояние в золоте, но Ленни напрочь забыл о монетах и слитках, пока Гваделупе волокла его к себе в спальню мимо окон без занавесок. Голова давно убитого кабана с пожелтевшей мордой наблюдала с противоположной стены, как она поворачивает холодный железный ключ, широко распахивает дверь и впихивает туда Ленни, мельком уловившего стеклянный взгляд.

— Хана мне, приятель, — признался он. — Похоже, попался!

Ремонтно-полевая бригада проникла на контролируемую националистами территорию у Посуэло в 8:30 в воскресенье 13 июня 1937 года. На этот день приходится праздник в честь Антония Падуанского, святого покровителя безногих, безруких, животных, стариков и Лиссабона. Время, дата и место вторжения были выбраны не случайно — деревушка стояла в тихом секторе фронта, занятая ротой португальцев, которые почитали святого больше, чем боевую позицию.

Кобб бросил взгляд на Сиднея в зеркало заднего обзора «ауди», катившего по пыльной булыжной мостовой. Вражеские голоса, доносившиеся из-под сгоревшей крыши ветхого храма, по-прежнему были окрашены анархическим богохульством, хвалебные гимны тихо разносились меж бедными домами, где оставались лишь немощные и престарелые.

— Вытри пот с бороды, малыш, — пробормотал Кобб. — Ты мне на нервы действуешь.

Клее развернулся на пассажирском сиденье, с презрительной насмешкой посмотрел на Сиднея и раскурил зловонную трубку.

— Видишь, как истинно верующие сложили оружие перед церковью? Можно забаррикадировать дверь и поджечь гадов.

— Не по-христиански, — вздохнул Кобб. — Они свое получат во вторник. Планом крупной диверсии предусмотрено, что они занимаются своим делом, пока наша сторона кругом проигрывает бои, и Бог их не спасет.

— Суть, как всегда, упущена, — заключил Кройц.

Он, как и Клее, носил до смешного официальную серую полевую форму легиона «Кондор», но сходство меж ними на том и заканчивалось. Клее был простым наемником со злобным взглядом и преувеличенным самомнением громилы-тяжеловеса, а Кройца, некогда истинно верующего организатора коммунистической партии среднего ранга из Кельна, арестовали в 1933 году по приказу самого доктора Фишера и глубоко упрятали в тень Смерти, в «дикий лагерь» в Дахау. Когда его доставили в лес под Виссенбургом рыть себе могилу, он одолел палачей, бежал на юг, в Швейцарию, оттуда перебрался во Францию. В партийных кругах тот побег стал легендой, но пытки, побои, издевательские имитации казни изменили его политические убеждения. Он собрался с мыслями в Лионе через три месяца после побега, словно выйдя из глубокой комы и осознав свое полное одиночество в мире. Вселенная после смерти погаснет, как свет, и никакое движение, никакая идеология, никакой человек этого не отменит. Кройц не мог сбросить со счетов единственную силу — Бога, само существование Которого насмехалось над коммунистической верой.

— Вот почему республика проиграет войну, — объявил он. — До сих пор во всех войнах в истории противники заявляли, что Бог на их стороне. Теперь они от Него отреклись. Коммунисты, социалисты, анархисты, троцкисты, сталинисты по любому вопросу грызутся, как крысы, только в одном согласны, что Бог на стороне врага. Бог с карлистами, рекете, с легионом, фалангой, фашистами. — Он воткнул длинный ноготь в кожицу апельсина, содрал корку. — За республику никто не молится.

— Да ты что, в Бога веришь? — спросил Сименон, изумленно тараща налитые кровью глаза.

Кройц затолкал в рот половину апельсина и принялся жевать.

— Снова сути не понял, — с огорчением промямлил он. — Главное, чтобы Бог в меня верил.

Чем дальше они продвигались, тем меньше виднелось следов войны на бесплодной земле и в ее тощих людях. В горных деревушках с розовыми домами царил покой и порядок, по мнению Сиднея, в отличие от хаоса и беспорядков в городах, стоявших на стороне республиканцев. Аккуратные улочки заполняли женщины в строгих темных одеждах, тихо шествующие с детьми из церкви. Калейдоскоп флагов, транспарантов, плакатов, штандартов, наперебой бросавшихся в глаза на каждом углу, фонарном столбе и балконе в республике, требуя внимания и верности, отсутствовал на территории националистов, за исключением нескольких старательно расклеенных предупреждений, что надо быть начеку и что сбор урожая важен не меньше победы в бою. На этой стороне от линии фронта реял всего один флаг — двухцветное знамя испанской короны. На крошечных полях неправильной формы в поймах быстротекущих речек трепетали на ветру привитые черенки маслин с наливавшимися на утреннем солнце неспелыми плодами. На этой стороне от линии фронта воскресенье оставалось днем Божьим, и худая скотина напрасно ожидала хозяйского попечения. Это была та Испания, которую воображал Сидней: простой пасторальный мир с мелкими речками, пылью, традициями и верой, неподвластными времени. Он на секунду задумался, на той ли стороне воюет, и сразу вспомнил, что не стоит теперь ни на чьей стороне. Смотрел, как Сименон сворачивает самокрутку, чувствовал в желудке обжигающую кислоту, вновь жалел, что не курит.