Кейт Аткинсон - Преступления прошлого

Она плакала просто потому, что была несчастна (такое, разумеется, время от времени позволено всем), оплакивая себя и свою бессмысленно иссякшую маленькую жизнь. Это правда было выше ее сил. Оплакивая Виктора, и Оливию, и Розмари, и Плута (который умер через два года после исчезновения Оливии). Она плакала, потому что единственным ее мужчиной был Эндрю Варди, и потому что Моцарт умер молодым, а Сэмми умер от старости, и потому что она была толстой уродиной и должна была учить кровельщиков, и ей никогда не обрести покой в Джексоновых объятиях.

Она плакала, потому что не верила в Иисуса и собачий рай и потому что никто никогда не будет лежать с ней в постели воскресным утром и читать газеты или массировать ей спину и спрашивать: «Ты чего-нибудь хочешь, дорогая?» И потому что не было никакого счастья, одна пустота. И потому что ей хотелось, чтобы ей было шестнадцать и у нее были длинные блестящие волосы (каких у нее никогда не было), ей хотелось нетерпеливо выглядывать из окна на втором этаже и слышать, как мать кричит снизу: «Приехал!» — и тогда она легко сбежала бы но лестнице и села в машину, за рулем которой сидел бы ее красивый парень, и они уехали бы за город и занялись жарким и невнятным сексом, а потом он отвез бы ее домой, где ее ждала вся семья. Она бы вошла, и Виктор приветствовал бы ее грубоватым отцовским кивком, упрямый подросток Джулия не обратила бы на нее внимания, а стройная первокурсница Сильвия покровительственно улыбнулась бы. Где-нибудь, может быть в гостевой спальне, угадывались бы неясные очертания спящей пятилетней Аннабель. И Розмари, ее мать, спросила бы у нее заговорщически, как женщина женщину, хорошо ли она провела время, а потом предложила бы горячего молока с медом (чего в реальной жизни та точно никогда не делала), и, может быть, перед тем, как провалиться в сладкий, спокойный сон шестнадцатилетней красавицы, Амелия заглянула бы к восьмилетней Оливии, спящей в безопасности в своей кровати.

Посреди ночи к ней в спальню вошла Джулия и легла рядом, обняв ее так, как обнимала умирающего Сэмми. Она повторяла: «Все хорошо, Милли, все хорошо», и эта ложь была так велика и прекрасна, что с ней и спорить не стоило.

— Господи, Джексон, что с тобой случилось?

Джексон уловил в голосе Деборы Арнольд те же нотки упрека, что и у Джози.

— Спасибо, мне уже намного лучше. — И он прошел в святая святых, где его ждала Ширли Моррисон.

Увидев его, она откровенно поморщилась (а она ведь медсестра, значит, видок и впрямь не очень). Под глазом у него красовался великолепный фингал, трудами Дэвида Ластингема (вот ублюдок), и, судя по всему, удар по голове и ночь, проведенная без сознания под открытым небом, не добавили ему привлекательности.

— Все не так плохо, как кажется, — сказал он Ширли Моррисон, хотя, пожалуй, именно так плохо и было.

Ширли Моррисон сидела в позе «лотос». У нее была прямая спина и тонкое тело танцовщицы. Ей было сорок, но можно было дать и тридцать, пока не посмотришь в глаза и не увидишь, что она пережила столько, что хватило бы для нескольких жизней. Он знал, кто она, — она не сменила фамилию; это случилось, до того как Джексон перебрался в Кембридж, но, когда он попросил Дебору выяснить насчет нее, та тут же сказала: «Ширли Моррисон — это не сестра Мишель Флетчер? Убийцы с топором?»

— …Она просто сидела на полу, с топором в руках. Не знаю сколько. По заключению патологоанатома, к тому моменту Кит был мертв уже около часа.

Ширли Моррисон обхватила чашку с кофе обеими руками, словно пытаясь согреться, хотя в кабинете Джексона было жарко, как в аду, а кофе давно остыл. Она уставилась в пространство, и у Джексона сложилось впечатление, что она мысленно просматривает отчет о вскрытии Кита Флетчера.

— Когда я вошла, — продолжала Ширли, — она улыбнулась мне и сказала: «А, это ты, Ширли, я так рада, что ты приехала, я испекла тебе шоколадный торт». Я сразу поняла, что у нее поехала крыша.

— Защита ссылалась на временное помешательство, — заметил Джексон.

Дебора собрала ему факты, разбавив их сплетнями. Мишель Роуз Флетчер, урожденная Моррисон, восемнадцати лет, осуждена пожизненно за, по словам уважаемого судьи, «хладнокровное предумышленное убийство своего супруга, ни в чем не повинного человека». Джексон не верил в невинность кого бы то ни было, за исключением животных и детей, причем не всех детей. Он предложил ей еще кофе, но она помотала головой, точно отгоняя насекомое.