Джеффри Линдсей - Декстер в деле

— Я пончики больше не ем. Теперь — только croissants [14] Круассаны, рогалики ( фр .). .

— Чего? — моргнул Винс.

— Je suis Parisien [15] Я парижанин ( фр. ). , — пояснил я.

Он покачал головой.

— Напрасно ты пончики не принес. С утра в Саут-Бич вызвали, там дичь какая-то творится, на пляже, а пончиков в округе не достать.

— Quel tragique [16] Какая жалость! ( фр .) , — посочувствовал я.

— Ты весь день так будешь? — обиделся Винс. — Потому что нам до вечера еще ой как далеко…

Тот день и впрямь затянулся. Вдобавок ко всему еще и журналисты, и зеваки в три ряда за желтой полицейской лентой, огораживающей участок пляжа на южной оконечности Саут-Бич. Я вспотел, пока продирался сквозь толпу, обступившую место происшествия. Там, на песке, футах в двадцати от тел, ползал на коленках Эйнджел Батиста, выискивал что-то незримое простым смертным.

— Как дела? — поздоровался я.

— Пока не родила. — Он даже не поднял голову.

— Ну-ну. А Винс сказал, тут дичь какая-то творится.

Он прищурился, склонился еще ниже к песку.

— А песчаных мушек не боишься? — поддел я его.

Эйнджел лишь кивнул и объявил:

— Их не здесь убили. С одного кровило… — Он вгляделся. — Нет, это не кровь.

— Повезло мне.

— А еще, — добавил Эйнджел, пинцетом подцепляя что-то микроскопическое в приготовленный заранее прозрачный пакетик. — Еще у них… — И замолчал, но в этот раз не потому, что был поглощен своими таинственными занятиями с невидимыми предметами, а как будто подыскивая слова, чтобы не напугать меня раньше времени. В повисшей между нами тишине послышалось шуршание, словно нечто расправляло крылья в темной глубине Декстер-мобиля.

— Что? — не выдержал я.

Эйнджел медленно качнул головой.

— Их… украсили. — От этих слов заклятие над ним как будто рассеялось; мой коллега резво вскочил с места, заклеил прозрачный пакетик, аккуратно отложил его в сторону и снова присел на колени.

Если он не собирается мне больше ничего объяснять, значит, придется самому сходить и выяснить, о чем все так зловеще молчат. И я прошел еще двадцать футов вперед, туда, где лежали тела.

Два тела, мужское и женское, возраст слегка за тридцать. Выбранные явно не за красоту. Оба бледные, одутловатые, волосатые. Их старательно разложили на ярких пляжных полотенцах — такие обожают туристы со Среднего Запада. У женщины на коленях пристроилась как бы небрежно раскрытая книжка (дамский роман в кричащей розовой обложке, столь любимый в отпуске мичиганцами): «Отпускной сезон». Самая обычная семейная пара на пляже.

Чтобы подчеркнуть удовольствие, которое они как бы должны были испытывать, обоим на лица были приклеены полупрозрачные пластиковые маски для ныряния; от маски человеческая физиономия превращается в огромную фальшивую улыбку, но настоящее лицо все равно просматривается сквозь пластик. Майами, город вечных улыбок!

Вот только у этих двух пляжников повод улыбаться был несколько странный, странный настолько, что мой Темный Пассажир зашелся квакающим хохотом. Тела вскрыли от ребер до самого живота, а потом раздвинули лоскуты кожи, обнажив внутренности. Я и без радостного шипения своего темного приятеля догадался, что внутренности были не вполне обычные.

Всю привычную требуху кто-то вынул (хорошее начало!). Никаких вам липких кишок, никакого кровавого месива. Нет, всю ужасно-омерзительную грязь оттуда извлекли. А затем полость женского тела красиво и со вкусом превратили в корзину тропических фруктов вроде тех, которыми гостиницы приветствуют особо значимых гостей. Я заметил пару манго, папайю, несколько апельсинов и грейпфрутов, ананас и, разумеется, бананы. Грудная клетка была даже перевязана ярко-красной ленточкой, а из глубины фруктовой вазы торчало горлышко бутылки дешевого шампанского.

Мужчину декорировали в некотором роде более легкомысленными и разнородными предметами. Вместо яркого и красивого фруктового ассорти его вскрытый живот был заполнен гигантскими солнечными очками, плавательной маской с трубкой, опустошенными тюбиками от крема для загара и коробкой традиционных в Латинской Америке пирожков-слоек. На фоне всей этой дикости на пляже отчетливо ощущалась нехватка пончиков. В выпотрошенной полости торчала некая брошюра или журнал. Я наклонился ближе, силясь разглядеть обложку: календарь «В купальниках на Саут-Бич». Из-за календаря высовывалась голова морского окуня: рыба разинула рот в подобии зловещей ухмылки, напоминающей пластиковую маску, приклеенную к лицу мертвеца.