Джоди Пиколт - Похищение

— И когда вы узнали, что она жива, вам наверняка захотелось с ней повидаться.

Я чувствую, как мама буравит меня взглядом.

— Да.

— Вы хотели проверить, похожа ли она на ту мать, которую вы себе сочинили?

— Да.

— Но тут отец говорит вам, что эта мать, чей образ вы уже успели приукрасить, словно чудесный миф, — алкоголичка. Что она подвергала вас опасности, поэтому он вынужден был вас похитить.

Я киваю.

— Вам ведь не хотелось верить его словам?

— Нет, — признаюсь я.

— Но пришлось, — настаивает Эмма. — Потому что в противном случае вы бы вернулись к тому, с чего все началось, — к обману.

— Это было не так…

— Мисс Хопкинс, вы ведь не станете отрицать, что ваш отец — обманщик, когда согласно вашим же показаниям…

— Да! — перебиваю я ее. — Да, он обманщик. Он обманывал меня на протяжении двадцати восьми лет, вы это хотите услышать? Но если бы он не лгал, ему пришлось бы сказать правду, а кому же понравится правда? Мне бы точно не понравилась, уверяю вас. Мне было гораздо проще думать, что моя мать мертва, чем узнать, что она пьяница, не способная обо мне позаботиться. — Я поворачиваюсь к присяжным. — Равно как проще думать, что человек, нарушивший закон, заслуживает наказания…

— Ваша честь! — восклицает Эмма.

— …особенно если об этом твердит прокурор, говорят по телевизору, пишут в газетах… когда на самом деле в глубине души вы понимаете, что он поступил правильно!

— Ваша честь, попрошу вычеркнуть эти эмоциональные заявления из протокола! — требует Эмма.

— Вы сами ее вызвали, — пожимает плечами судья.

Эрик ловит мой взгляд и, переполненный гордостью, ободряюще мне подмигивает.

Мне удалось разозлить прокуроршу — и спина моя сама собой выпрямляется.

— Мисс Хопкинс, — говорит Эмма, ловко меняя тему, — вы ведь зарабатываете себе на жизнь тем, что ищете пропавших людей, я права?

— Да.

— Вы не могли бы рассказать об этом подробнее?

— Мы с Гретой — так зовут мою гончую — сотрудничаем с полицией, помогаем им искать пропавших без вести.

— И как вы ищете заблудившегося ребенка?

— Я даю Грете образец запаха — предмет, которого ребенок недавно касался. Обычно это наволочка, или пижама, или простыня — в общем, чем ближе к коже, тем лучше. Но если образца нет, сгодится и отпечаток ноги. Грета нюхает — и бежит искать, а я лишь следую за ней.

— Вы, наверное, встречали немало родителей пропавших детей.

— Немало, — подтверждаю я.

— И как они себя обычно ведут?

— Большинство паникует. — Как паниковала вчера вечером я.

— Вам когда-нибудь приходилось сообщать, что найти их ребенка не удалось?

— Да, — признаю я. — Иногда следы просто обрываются. Иногда сказываются неблагоприятные погодные условия.

— А бывали случаи, чтобы вы прекращали поиск?

Я снова ловлю на себе мамин взгляд.

— Я стараюсь так не делать, но порой выбора не остается.

— Мисс Хопкинс, а за беглецами или потенциальными самоубийцами вас когда-нибудь посылали?

— Да.

— Насколько я понимаю, они далеко не всегда горят желанием возвращаться вместе с вами.

Я вспоминаю утес среди скал, вспоминаю женщину, шагнувшую с этого утеса.

— Да, это так.

— Но когда вы их находите, то все равно приводите их домой, как бы они ни сопротивлялись?

После гибели Рутэнн я часто задумываюсь, почему она все же согласилась взять меня с собой. Она же спланировала все заранее. Так зачем было отягощать совесть лишними свидетелями? Хотя, возможно, ей нужны были свидетели. Точнее, одна свидетельница — я. Может, ей казалось, что после всего пережитого я должна понимать: к поступкам, которых ждешь от человека, и тем, которые он считает правильными, ведут разные следы. Ведь после всего пережитого я знала, что порой человек вынужден лгать.

— Да, — отвечаю я Эмме, — привожу.

Глаза Эммы Вассерштайн сияют триумфом.

— Поскольку знаете, что так надо, — подсказывает она.

Но я качаю головой.

— Нет. Невзирая на то, что знаю: так не надо.

По-моему, всем парам не помешало бы пережить такой судный день: деревянный стул, свидетельская трибуна, связка незримых вопросов, похожих на фрукты, которые они очистят и скормят друг другу, причем каждый будет надеяться, что другой объяснит, как они здесь очутились. Когда Эрик подходит ко мне, чтобы начать перекрестный допрос, окружающий мир тает и мы снова становимся девятилетними детьми. Мы снова лежим навзничь на поле гибискусов и представляем, что приземлились на оранжевой планете, где кроме нас никто не живет.