Джоди Пиколт - Похищение

Не успеваю я провести на новом месте и суток, как меня опять переводят. Один арестант попросил поменять ему соседа, потому что тот его запугивал. Зовут этого грозного парня Деревенщина. И он изъявил желание поселиться именно со мной — на том основании, что мы-де старые друзья.

Никакие мы не друзья. Я с ним даже не знаком. Могу лишь предположить, что он знает о «фене» и думает поживиться сам. Когда я вижу Деревенщину, он оказывается совсем еще мальчишкой: желтые волосы, зубы торчком.

— Надеюсь, ты не возражаешь, приятель? Этот парень… он ужасно вонял. Месяца три, наверно, в душ не ходил. А я знал, что тебя засунули к этому волосодеру, вот и подумал: авось согласишься.

Деревенщина любит поболтать. Он перескакивает со сравнительных характеристик тракторов разных моделей на штат Небраска, где производят хорошие консервы, и заканчивает тирадой о заколках, которые он воровал у изнасилованных им девушек и прятал в прогнившем дупле сосны. Чаще всего я просто смотрю на верхнюю койку. «Деревенщина. Дни Венеры, всенощное ведро». Я считаю, сколько раз на блоке кашлянут после отбоя. Я делаю все, что в моих силах, чтобы не заснуть, и мне кажется, что у меня это получается, пока не просыпаюсь среди ночи с зажатыми ноздрями и ртом. На лицо мое давит рука Деревенщины. Я отчаянно размахиваю руками и ногами, пытаюсь ухватиться за его запястья, но он стоит сзади… и перед глазами у меня уже мелькают разноцветные звездочки.

— Просыпайся, негролюб! — шепчет Деревенщина. — Не надо было отказываться, когда Братство предлагало тебя выкупить. Этого оказалось достаточно, чтобы ребята сверху дали мне зеленый свет на убийство. — Его ладонь трется о мои зубы. — Братишка доложил, что этот ниггер даже ничего не успел понять.

Значит, Компактного убил его братишка? А как же Флако?

— Все так легко получилось, аж скука берет. Особенно когда латинос сам вызвался спрятать пистолет. Но Флако никого не предупредил, что возьмет вину на себя, чтобы умаслить мексиканцев. За все должен был ответить ты.

Деревенщина наклоняется ко мне.

— Братишка просил тебе еще кое-что передать, — говорит он и раздвигает пальцы у меня в горле достаточно широко, чтобы я начал задыхаться. Затем целует в губы — и тотчас отвешивает звонкую пощечину. Течет кровь.

— Я не знаю твоего брата! — прокашлявшись, в ужасе выдавливаю я.

— Он, наверное, не успел рассказать тебе, почему его так прозвали, — говорит Деревенщина. — С другой стороны, такой умник, как ты, должен бы знать, что в Небраске течет река Стикс.

Эрик приезжает на рассвете. В моем сломанном носу еще торчат ватные комочки, любезно предоставленные работниками медпункта. Один глаз у меня заплыл, и я ничего им не вижу. Горло саднит от криков, которыми я пытался вызвать охрану.

Когда я вхожу в комнату для свиданий, Эрик встает со стула.

— Я знаю, что меня трудно было вызвонить… в последние пару дней. Навалилось много… Черт возьми, Эндрю! — Заметив, в каком я состоянии, он бледнеет. — Мне не сказали…

— Я не могу больше здесь оставаться! — Я едва не визжу. — Вытащи меня отсюда!

— Эндрю, суд начинается через…

— Я не вернусь в эту камеру, Эрик!

Он кивает.

— Хорошо. Я не уйду, пока вас не переведут в изолятор.

Слова его проливаются бальзамом на сердце. Только это я и хотел услышать. Неожиданно для себя самого я падаю на колени.

Вряд ли я когда-нибудь плакал перед Эриком. Вряд ли я плакал перед кем-нибудь вообще — первый раз это случилось два дня назад. Ты становишься сильнее, потому что от тебя этого ожидают. Ты становишься увереннее в своих силах, потому что рядом с тобой слабый. Ты превращаешься в человека, в котором нуждаются другие.

— Эндрю… — говорит Эрик, и по его голосу я понимаю, как ему за меня стыдно. Но в отличие от него я знаю, что до дна еще падать и падать.

— Я больше не могу, — говорю я.

— Я знаю. Я поговорю с…

— Вообще не могу, Эрик, в принципе. Я не могу сидеть в тюрьме! — Не вытирая слез, я заглядываю ему в глаза. — Если я сяду, меня тоже убьют.

Эрик накрывает мою руку своей.

— Я клянусь вам: вас оправдают.

Как любой утопающий, я хватаюсь за соломинку Я верю ему — и сразу вспоминаю, как плыть.

Если бы Ромео было легко заполучить Джульетту, их история никого бы не заинтересовала. То же самое можно сказать о Сирано, Дон Кихоте, Гэтсби и их возлюбленных. Завораживает само зрелище — как мужчина расшибается в лепешку о каменную стену; завораживает интрига: сможет ли он снова встать и совершить новый бросок? На каждого любителя благополучных исходов найдется зевака, физически не способный оторвать глаз от автокатастрофы.