Джон Коннолли - Темная лощина

— Скажи мне, кто это был? — спросил Дженнингс.

— Я тебе уже говорил, — ответил я.

— Скажи еще раз.

— Он называл себя Стритч. Действовал на свой страх и риск: покушения, пытки, убийства, да что угодно.

— И зачем, по-твоему, он напал на официантку в Темной Лощине, штат Мэн?

— Не знаю.

Вот тут я лгал. Однако если бы я сказал правду (что это была попытка отомстить за гибель партнера), тогда Дженнингс пожелал бы узнать, кто убил Абеля и какую роль во всем этом сыграл я. Скажи я ему об этом, и наверняка, он запер бы меня в камеру.

— Спроси его о черномазом, — вступил в разговор Ресслер.

Мышцы на шее и плечах у меня почти бессознательно напряглись, и я услышал за спиной шипение Ресслера:

— У вас проблемы с этим словом, мистер Великий Стрелок? Не нравится, когда человека называют черномазым, особенно если он ваш друг?

Я глубоко вздохнул и справился с нарастающим негодованием.

— Не знаю, о чем ты говоришь. Но хотел бы послушать, как ты изъяснялся бы подобным образом в Гарлеме.

Ресслер покраснел. Дженнингс разлепил ладони и направил на меня указательный палец.

— И опять я утверждаю, что ты лжец, Паркер. У меня есть свидетели, которые видели, как за тобой по улице шел цветной; тот же цветной был замечен в мотеле в компании тощего белого парня в день твоего приезда; цветной платил наличными вперед за номер, который делил со своим тощим белым приятелем, а тот впоследствии и огрел этого самого Стритча бутылкой, после чего оба смылись из мотеля и исчезли черт-те куда... Ты меня хорошо слышишь?

Я, конечно, знал, куда отправились Эйнджел и Луис. Они остановились в мотеле «Индия Хилл» на шоссе № 6, около Гринвилла. Эйнджел зарегистрировался там, а Луис не высовывал носа из номера. Питаться собирались, покупая еду по-соседству, в «Макдональдсе». И ожидали моего звонка.

— Повторяю, я даже не понимаю, о чем вы. Когда удалось обнаружить Стритча, я был один. Может, кто-нибудь отправился вслед за мной, решив, что мне понадобится помощь, чтобы изловить этого парня. Но, если оно и так, я лично никого, кроме Стритча, не видел.

— Ты чертовски изворотлив, Паркер. Мы обнаружили три, а может, и четыре цепочки следов, ведущих в направлении этой поляны. Теперь я спрошу тебя снова: почему этот парень напал на официантку в моем городе?

— Не знаю, — соврал я в очередной раз. Разговор явно заходил в тупик, и, если сравнить его с загнанной лошадью, кто-нибудь уже точно, не выдержав, пристрелил бы ее.

— Не морочь мне голову! Ты следил за этим парнем. Шел за ним по пятам еще до того, как он нацелился на девчонку... — Рэнд сделал паузу. — Допустим, это был Карлин Симмонс, с чего и следовало начать. — На лице Дженнингса появилось выражение задумчивости; при этом он не спускал глаз с моего лица.

Дженнингс, вообще-то, мне не нравился. Никогда не нравился. И то, что случилось в прошлом между нами, отнюдь не способствовало установлению дружеских отношений. Однако Рэнд отнюдь не был тупицей.

Он встал и пошел к окну, некоторое время всматривался в черноту.

— Сержант, — сказал он, наконец, — извини, но ты бы не оставил нас одних?

Ресслер за моей спиной, чуть слышно вздохнув, двинулся с места, тихо, осторожно протопал к двери и почти бесшумно закрыл ее за собой. Тогда Дженнингс повернулся ко мне, сцепив пальцы рук так, что затрещали суставы.

— Теперь я развязал себе руки в отношении тебя. Ни один человек за пределами этой комнаты не сделает и попытки остановить меня, даже если очень захочет. Ни один человек не вмешается, — голос Рэнда звучал спокойно, однако глаза его горели злобой.

— Ты развязал себе руки в отношении меня, Рэнд? Лучше бы тебе надеяться, что кто-нибудь вмешается. Возможно, такая помощь тебя даже обрадовала бы.

Он вальяжно уселся на край стола, глядя мне в лицо. Сцепленные кисти рук по-прежнему лежали на коленях.

— Поговаривают, тебя видели в городе с моей женой... — Теперь Дженнингс не смотрел на меня. Казалось, он сосредоточил все свое внимание на суставах пальцев, изучая сначала их, а затем каждый шрам и каждую складку, вену или пору на коже рук. «Это руки пожилого человека, — подумал я, — они старше, чем должны быть». В Дженнингсе была заметна накопившаяся усталость. Если в браке нет любви, то за это платят оба: не только женщина, но и мужчина.

Пусть я никак не прореагировал на его заявление, нетрудно было догадаться, о чем он думает...

Иногда такое случается — назови это роком, судьбой, Божьей волей; назови это хоть невезением, — когда пытаешься сохранить в морозилке умирающий семейный союз, чтобы он не разлагался и дальше. Думаю, брак Рэнда представлял собой нечто подобное: ему требовалась заморозка в полуживом состоянии — в ожидании чуда, которое вернуло бы его к жизни. И тут появился я, как привет от апреля, и Рэнд почувствовал, что все ледяное сооружение начало подтаивать. Я ничего не мог дать его жене. По крайней мере, ничего не готов был дать. Не знаю, что она нашла во мне. Может быть, дело заключалось вовсе не во мне, а в том, что я собой олицетворял: потерянные возможности, неиспробованные пути, неиспользованные шансы.