— В таком случае тебе не о чем беспокоиться.
* * *
В темноте ее зрачков пылал человек, пламя плясало на нем, покрывая с головы до ног, оно пожирало его лицо, глаза, рот. Не было ни кожи, ни волос, ни одежды. Было только пламя в виде человека, и была боль в виде пламени.
— Бедный ты, бедный мой, — прошептала женщина.
Из глубины колодцев ее глаз выступили слезы и потекли по щекам. Пламя взметнулось и стало затихать. Рот горящего человека открывается, из безгубой ямы вырываются слова, которые расслышала только эта женщина. Пламя замирает, из белого становится желтым, от него остается только силуэт, черное на черном, а потом не остается ничего — только деревья и слезы, да ощущение руки женщины на руке мальчика:
— Пойдем, Луис, — говорит она и ведет внука назад, домой.
Горящий человек мертв.
* * *
Малыш Том поднялся с обрезом и обнаружил пустую комнату и мертвого мужчину на полу. Он проглотил слюну, переместился налево, до конца прилавка. Он сделал шага три, когда на уровне его бедра дерево разлетелось на щепки и в его тело вонзились пули, прошив правое бедро и левую голень. Малыш Том рухнул и завопил, когда простреленные ноги ударились о пол, но все же ему удалось выпустить оба заряда. Они разнесли в щепки деревянную стойку и обрушили град битого стекла. Малыш Том чувствовал запах крови, пороха, пролившегося виски. В ушах у него звенело, из всего грохота остался звук растекающейся жидкости и рухнувшего дерева.
А еще звук шагов.
Он посмотрел налево и увидел возвышающегося над ним Луиса. Ствол «СИГа» был направлен ему в грудь. Хозяин бара сглотнул остатки слюны. Кровь фонтаном била из бедренной артерии. Он пытался остановить струю рукой, но кровь растекалась меж пальцами.
— Ты кто? — прохрипел Малыш Том. Снаружи донесся звук двух выстрелов: в уличной грязи умер Клайд Бенсон.
— В последний раз спрашиваю: человека по имени Эррол Рич помнишь?
Малыш Том затряс головой и заскулил:
— Черт побери, да не знаю я его.
— А следовало бы знать: ты его сжег.
Луис приставил дуло пистолета к носу хозяина бара. Малыш Том поднял правую руку, закрывая лицо.
— Я помню! Помню! Я был там, но я не сделал ему ничего плохого.
— Лжешь! Не лги мне, скажи правду. Говорят, признание облегчает душу.
Луис опустил «СИГ» и выстрелил. Верхняя часть ступни Тома исчезла, став кровавым месивом. Он просто захрюкал от боли и ужаса, когда пистолет нацелился на его левую ступню, и слова посыпались из его нутра, как поток рвотных масс:
— Не надо, пожалуйста. Господи, как же больно! Ты прав, это мы сделали. Я раскаиваюсь в том, что мы сотворили. Мы тогда были молодые, ничего не понимали. Это было ужасно, сейчас я понимаю.
Его глаза умоляли саму Немезиду в лице высокого мускулистого чернокожего, который тридцать пять лет ждал этого часа. Все лицо Малыша Тома покрылось потом.
— Ты думаешь, был хоть день, когда бы я не думал об этом, о том, что мы сделали? Ты думаешь, был такой день, когда эта вина не давила бы меня?
— Нет, не думаю, — просто сказал Луис.
— Я найду способ расплатиться за то, что сделал, пожалуйста, — рука поднялась в умоляющем жесте.
— Я знаю способ, как ты можешь рассчитаться.
И после этого Малыш Том Радж перестал жить.
В машине они разобрали оружие, протерли каждую деталь чистой ветошью. Проезжая мимо полей и ручьев, они молча выбрасывали детали пистолетов. Заговорили, лишь отъехав на довольно значительное расстояние от бара.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Луис.
— Никак, — ответил Эйнджел, — только спина болит.
— Как насчет Бенсона?
— С ним мы ошиблись, но я все же прикончил его.
— Они это заслужили.
— Не пойми меня неправильно, — Эйнджел выглядел совершенно спокойным. — У меня нет проблем с тем, что мы сейчас сделали. Но, прикончив его, я не чувствую себя лучше, если ты меня об этом спрашиваешь. Я не его хотел убить. Когда я нажимал на курок, я видел перед собой не Клайда Бенсона, а преподобного. Я видел Фолкнера.
На какое-то время повисла тишина. Они ехали по темным полям, вдали мелькали в тумане очертания домов.
Эйнджел прервал молчание:
— Берду надо было покончить с ним, когда представился случай.
— Возможно.
— Не может быть никаких «возможно». Его надо было просто поджарить.
— Берди не такой, как мы. Он слишком много думает, слишком много чувствует.
Эйнджел глубоко вздохнул.
— Чувствовать и думать — разные вещи. Старый ублюдок никуда не исчезнет. Пока он жив, он остается угрозой для всех нас.
Читать дальше