Михей Натан - Боги Абердина

Эллен вернулась в гостиную босиком, в джинсах и свободном свитере грубой вязки. Она держала в руке бокал вина, усаживаясь напротив меня в кожаное кресло песочного цвета. Голые ступни были белыми и нежными, лодыжки — тонкими. Голубоватые вены змейками петляли над костями.

— Мне требовалось снять одежду, в которой я хожу на работу… Сегодня работала только полдня, — сказала она, запуская одну руку в волосы и теребя их. — Знаешь, я никогда раньше не видела тебя в «Горошине».

— Я редко хожу туда, — ответил я.

— Да, кофе там не очень хорош. — Эллен говорила так, словно я не ходил туда по этой причине. — Но там попадаешь в другую атмосферу. Во всех других кафе в городе я обычно встречаю людей с работы, но за пределами офиса не хочу иметь никаких дел с банкирами. Они хуже ученых, если ты можешь в такое поверить. Похотливые, настороженные и чопорные мужчины средних лет. Не представляешь, как они меня разглядывают. — Она содрогнулась.

«О-о, вполне могу поверить», — подумал я.

— Расскажи мне побольше про место, где ты вырос, — попросила Эллен, подтянула ноги и уселась на них. Она медленно потягивала вино, держа бокал обеими руками, иногда поглаживая ножку и глядя на меня. — Не про ужасную квартиру в городе, а про детство. Где оно прошло? Где-то на Западе?

— В Уэст-Фолсе, в Миннесоте, — сказала я, принимаясь за рассказ.

В конце концов, мы заказали ужин в «Кухне Хань» и сидели друг напротив друга на полу. Я прижимался спиной к дивану, она — к креслу. Мы ели рис со свининой и что-то овощное из маленьких белых коробочек, прикончили бутылку шардонне, и Эллен сделала коктейль мартини. Но я посчитал вкус невыносимым и лишь два раза глотнул из стакана, а потом поставил его на кофейный столик. Девушка налила себе второй.

С ней было прекрасно. Эллен могла многое рассказать и великолепно поддерживала беседу. Меня впечатлило и то, что она знает, и то, чему обучалась. Девушка говорила о французской литературе, современном искусстве, потом переключилась на свою любимую тему: старое кино, особенно, тридцатых и сороковых годов. Такие фильмы я сам всегда ассоциировал с красивыми женщинами с сонными глазами, мужчинами в мягких шляпах с продольной вмятиной и с «плохими парнями», которые держат оружие на уровне пояса. Эллен любила фотографию и скульптуру, после нескольких просьб она достала альбом и показала мне снимки. Это были поразительные черно-белые фотографии — деревья в сумерках, покрытые снегом, одинокая собака, грустящая около бетонного здания; старая женщина, отдыхающая на скамейке. Был даже снимок Хауи, лежащего на кровати. Он спал с полуоткрытым ртом и держал подушку на груди. Эллен быстро перевернула страницу, словно забыла, что фото в альбоме.

Она рассказала мне про кузину Люсинду, знаменитого фотографа. Кузина обучалась у Хелен Левит, ее работы регулярно появлялись в «Монд». Эллен сообщил, что Люсинда покончила с собой, приняв слишком большую дозу снотворного, и сделала последний снимок себя самой. На нем она лежит на деревянном полу в квартире в Гринвич-Виллидж. У нее открыт рот, из глаз уходит свет, рука тянется к линзам, готовясь к последнему щелчку. Эллен сказала, что хранит эту фотографию в коробке из-под обуви у себя в шкафу, но не смотрела на нее уже несколько лет, потому что после этого ей снятся кошмары.

— Это Лоуренс, мой отец, — Эллен показала на фотографию высокого красивого мужчины, который стоял без рубашки на берегу. Вдоль всего берега виднелись очертания домов. — Снимали пять лет назад в Сан-Франциско, около нашего дома.

Ее отец выглядел успешным хирургом, кем и являлся. Он явно был уверен в себе, расслаблен. Бросались в глаза легкий загар и большая голова с густой шевелюрой черных волос. На следующем снимке оказалась ее мать Ребекка. На мгновение мне почудилось, что это Эллен, но потом я заметил морщинки и более темные волосы. Ее мать была красавицей и выглядела по-королевски. Она улыбалась в камеру и чувствовала себя абсолютно свободно, когда ее фотографировали. Эллен унаследовала рот и глаза, но у матери был высокий лоб, так что она напоминала какую-то европейскую модель.

— У тебя красивая мама, — сказал я.

Эллен рассмеялась.

— Да, она красива и дает другим это понять. Мисс Теннеси. — Эллен произнесла последнюю фразу с сильным южным акцентом и снова рассмеялась. — Она словно до сих пор носит наградную ленту на груди.

Мы стояли на коленях друг рядом с другом, склонившись над открытым альбомом. Коробки с китайской едой валялись на полу вокруг нас. Эллен наклонила голову набок и на мгновение стала удивительно похожа на скульптуру в профиль. Она замерла на месте, и каждая линия, каждый изгиб ее лица словно стал подчеркнутым и более заметным. Я смотрел на изогнутые губы, вздернутый и красиво очерченный подбородок с ямочкой, а волосы, как и всегда, напоминали мягкий шелк. Гладкие пряди касались ушей, завивались сзади и спадали вниз по шее. Я почувствовал себя сильным и смелым, в мыслях появилась уверенность. Я сглотнул и сделал долгий глубокий вдох.