Александр Проханов - Виртуоз

Алексей заметил двух пожилых мужчин, направлявших на космический челнок портативные фотокамеры. О чем-то говорили по-английски, по виду туристы, они как бы вскользь сфотографировали Алексея. И он вдруг понял, что это агенты, загримированные под туристов. Он по-прежнему под наблюдением. Люди Лобастова не отстают от него. Преследуют по пятам. Кинулся от них опрометью. Взбежал на стеклянный мост.

Очутился среди развлекательных павильонов, визгливой музыки, переполненных публикой аттракционов.

Публика показалась странной. Сплошь военные, в форме, кто в ботинках, кто в сапогах, но все в тельняшках и голубых беретах. У одних форма новая, с иголочки, у других поношенная, едва влезает. Береты щеголеватые, с кокардой, или приплюснутые и линялые. Шум, гогот. Рукава засучены. Наколки — парашюты и самолеты. Обнимаются, передают друг другу бутылки, пьют из горла. Падают тут же — кого поднимают, кто остается лежать. «Десантура везде пройдет! Десантник упал, не убит, а пьян!» Ревет аккордеон — танцуют голые по пояс «шерочка с машерочкой», выделывая кренделя. Разбивают кулаком кирпичи. Раскалывают бутылки о лоб. Один крутит сальто, другой грызет стакан, третий ест землю. «Ты под Кандагаром не был, а я твое Ведено в гробу видал!» «Там «духи, а тут «чечи». Один хер, все равно война».

Алексей двигался сквозь кишащий солдатами парк. Его штатский вид привлекал внимание. Кто-то пробовал его зацепить пьяной рукой. Кто-то норовил садануть кулаком. Кто-то предлагал хлебнуть из бутылки. Он отказывался, ускользал, торопился миновать опасное скопление. Фонтан шелестел пышными струями, которые меняли цвет, от лилового до огненно-красного. В фонтане купались двое абсолютно голых парней, их тельняшки и форменки лежали на краю фонтана. Вокруг стояли десантники, одобряли возгласами.

— Эй, ты чего здесь потерял? — окликнул Алексея здоровяк, оглядывая его гражданскую одежду. — Ты чего забрел сюда, чмо?

— Макнуть его, — деловито предложил другой.

Алексею дали подножку, подхватили за руки и ноги, раскачали и швырнули в фонтан, в разноцветные сполохи, в холод и визг. Он выбрался, отекая цветной водой. Заторопился к выходу, под свист и гогот.

Униженный, ошеломленный, замерзая в мокрой одежде, он покинул оргию десантников. Перебрел железный, с дрожащими струнами мост. Шел по улице, среди магазинов и ресторанов, видя впереди сияющий, как ночное солнце, купол собора. Он не мог понять, что с ним творится. Зачем его терзают и мучают. Чего от него добиваются. Кто эти люди, что воспользовались шутливой статьей Марка Ступника и навязывают ему чужую фантастическую родословную. Убили рыжего пересмешника Марка, поплатившегося за свою опасную шутку. Вырвали его, Алексея, из мирного уклада, осуществили насилие. Поместили в камнедробилку жестокого гигантского города и что-то совершают над ним, страшно и беспощадно воздействуют, ломают волю и разум, превращают в другое существо, в иную личность. И что еще предстоит ему пережить? Какие пытки? Какое вторжение в его беззащитную душу?

За ним по-прежнему следили. Стоящий перед входом в грузинский ресторан привратник, в одежде горца, с газырями, в мохнатой папахе, улыбнулся ему и тут же стал кому-то названивать по мобильному телефону. Выскочивший из ювелирного магазина продавец натолкнулся на него, отпрянул в глубь сияющего золотом и бриллиантами пространства и стал давить ловкими пальцами кнопки телефона. Алексей прибавил шаг, почти побежал, отыскивая подворотню, куда бы мог скрыться, затаиться от агентов, рыскающих за ним по пятам.

Из соседней улицы, наполняя проезжую часть, останавливая машины и пешеходов, показалась процессия. Густо, плотно валил мпрод. Впереди шествовали важные, в золотом облачении священники, бородатые, с пылающими свечами. Хор многоголосо и истово пел. Над толпой качались тяжелые, шитые серебром хоругви, разноцветные фонари, жаркие, как уголь, лампады. Струились сладкие кадильные дымы. Украшенная рушниками, виднелась икона, — юноша с пышной шевелюрой, окруженной нимбом. Голубой хитон, золотые нарукавники, вишневого цвета плащ. В одной руке крест, в другой открытая шкатулка. За иконой суровые бородачи влекли носилки, на которых покоился ларец, напоминавший маленький гроб. Следом теснился народ. Болезненного вида женщины, согбенные старцы, инвалиды на костылях, безрукие калеки, изувеченные болезнью лица, трясуны в непрерывной конвульсии измученных тел. Матери несли синюшных, в предсмертной дремоте детей. Плакали, кланялись на ходу, осеняли себя знамениями.