Александр Проханов - Виртуоз

— Помню, во время отпевания Бориса Николаевича в Храме Христа ко мне подошла Наина Иосифовна и каким-то шипящим, змеиным голосом прошептала: «Я знаю, это ты его убил! Ты вырвал у него сердце!»

Ромул не мог расстаться с мучительным воспоминанием. Огромный, заваленный цветами гроб. На нем, как на сыром стогу, мертвый Ельцин. Золотые ризы священников. Черные с красным венки. И яростные, ненавидящие, из-под траурной вуали, глаза вдовы. — «Я знаю, это ты вырвал ему сердце!».

Виртуоз, освобождая Ромула от обременительной опеки Семьи, научил его тибетскому приему, разрушающему в одном человеке присутствие другого. Этот прием назывался «Скрипичный ключ». Человек, несущий в себе чужое сердце, становился в напряженную позу танцора, выгибал хребет, напружинивал таз. Его грудь выпячивалась, наполнялась воздухом. Одна нога отрывалась от земли и застывала в воздухе. Руки становились похожими на лопасти, словно собирались совершить винтообразное движение. Вся фигура приобретала сходство со скрипичным ключом. В этой позе человек сосредотачивал внутренний взор на своей грудной клетке, где на едином стебле, словно два цветка, пульсировали оба сердца. Отыскав в себе чужое сердце, человек разящей мыслью, острой и молниеносной, как скальпель, отсекал его и бурно выдыхал воздух. Иногда эта операция кончалась обмороком. Иногда изо рта начинала хлестать черная гуща — распавшееся отсечное сердце. При этом хозяин исторгнутого сердца, где бы он ни находился, умирал от сердечного приступа.

Виртуоз помнил, как в резиденции Ново-Огарево, в бильярдной комнате, рядом с зеленым бильярдным столом, он поставил Ромула в позу тибетского танцора. Тщательно выгибал ему поясницу. Поддерживал на весу стопу. Раздвигал руки, придавая им подобие пропеллера. Заставлял погружать взор в глубину груди, где бились в тесноте спаренные сердца. Когда черенок одного отделился от другого настолько, что между ними легко мог скользнуть скальпель, тихо скомандовал: «Режь!» Последовал изящный всплеск руки, мучительный стон. Ромул, схватившись за грудь, рухнул на ковер. Из губ потекла черная, похожая на варенье кровь. Через четверть часа раздался панический звонок — сообщили, что Ельцин умер.

— Я помогал тебе и буду впредь помогать. — Виртуоз видел, как терзают Ромула тайные страхи, как обременительно для него воспоминание об умерщвленном благодетеле. — Но я до сих пор не знаю, почему, выбирая преемника, ты остановился на Лампадникове. Ведь были и другие, не менее достойные. Неужели только потому, что вы были знакомы с детства? Детские дружбы таят в себе надломы, которые проявляются в зрелом возрасте. Как протекала ваша детская дружба?

Виртуозу, который поддерживал хрупкий баланс в отношениях двух соперников, была важная каждая мелочь, выявлявшая истинный характер их детской дружбы. Любая неучтенная мелочь, подобно песчинке, могла упасть на чашу властных весов, качнуть чуткую стрелку, и тогда потребуются новые приемы и технологии, восстанавливающие равновесие, новые титанические усилия Виртуоза, воздействующего на субстанцию власти.

— Если ты настаиваешь, я поведаю тебе тайну наших отношений. — Ромул совершал над собой усилие, намереваясь посвятить. Виртуоза в сокровенные глубины своей судьбы. — Мы росли с Артуром в Ленинграде, на Литейном проспекте, в одном дворе, учились в одной школе. Я жил в тесной каморке, в полуподвале, где обитали мой отец — автослесарь и мама — уборщица в детском саду. Бедное жилище пролетариев, где подчас не хватало стаканов и чашек, под растресканным прокопченным потолком десятилетиями висел один и тот же оранжевый матерчатый абажур. Лампадниковы жили в соседнем доме, в великолепной аристократической квартире. Отец — известный адвокат, мать актриса драматического театра. У них постоянно собирались городские знаменитости — музыканты, актеры, поэты, модные режиссеры и знатные архитекторы. Заглядывали чины из Смольного, наполняя наш двор черными лакированными «Волгами» и атлетического вида шоферами. Когда я забегал к ним в гости, меня поражала мебель из карельской березы, китайские и японские вазы, роскошная библиотека с золочеными старинными корешками и современными суперобложками. Артур был умница, отличник, все схватывал на лету, но телом чахлый, тщедушный. Не умел за себя постоять, так что мне частенько приходилось заступаться за него во время дворовых потасовок, отбивать от нападок задиристых соседских хулиганов. Однажды его мама, красавица, актриса, с очаровательным добрым лицом, белыми пышными руками и глубоким вырезом на синем бархатном платье, дивно пахнущая духами, пригласила меня на званый ужин, где будет много великосветских гостей. Мне очень хотелось там очутиться, но я робел. Надо было сидеть за столом, пользоваться стоповыми приборами, всеми этими бесчисленными вилками и вилочками, лопаточками для рыбы, ножами и ножичками. Я попросил Артура научить меня хорошим манерам, чтобы не ударить лицом в грязь. Он взялся меня учить. Показывал, как пользоваться лопаточками для рыбы. Как правильно держать вилку и нож. Как приступать к салатам. Как обходиться с креветками и лобстерами. Он сказал: «На второе блюдо нам подадут молодую телятину, сваренную в вине. Это старинный испанский рецепт, который мама привезла из Мадрида, когда была на гастролях. Эту телятину надо брать руками из общего блюда, перенести к себе на тарелку и есть пальцами, не пользуясь ножом и вилкой. Удиви всех знанием испанских манер, и тебе будут аплодировать». Я пришел в назначенный час. Все уже рассаживались за великолепным столом. Хрусталь, фарфор, серебро. Ослепительная белая скатерть. Гости, которых я узнавал по фотографиям в журналах. Породистые мужчины. Обворожительные дамы. Меня представили, как лучшего друга Артура, подающего большие надежды. Стали обедать. Я страшно волновался, но с успехом справился с закусками, салатами, с замечательно вкусным грибным супом. Наконец, прислужница внесла и поставила на стол огромное фарфоровое блюдо с ломтями коричневого мяса, плавающего в ароматном винном соусе. Хозяйка предложила вкусить испанское мясо. И тут я, на глазах изумленных гостей, полез обеими руками в блюдо, выудил ломоть мяса, перенес на тарелку, по пути проливая на скатерть языки соуса. Стал рвать руками кусок и засовывать его в рот, полагая, что именно так на пирах вкушали испанские идальго и сеньоры. Пачкался, громко чавкал, рвал зубами мясо, лил себе на грудь едкий соус. Очнулся, увидев, с каким ужасом смотрят на меня гости, как округлились прекрасные глаза хозяйки и как торжествующе хихикает Артур. Большего позора в жизни я, кажется, никогда не испытывал…