Уоррен Мерфи - Конец игры

– Вот как? – насмешливо сказала Памела. – Ну и о чем вы говорили?

– Она сказала, что в Батлере, штат Пенсильвания, хорошая погода.

– И ей на это понадобилось десять минут?

– Да, – ответил Римо. – Для Батлера это очень значительное событие. Есть о чем поговорить.

– Я не верю, что это была твоя тетя Тилли, – заявила Памела и накрутила на палец прядь черных, как смоль, волос Римо.

– Милли, – поправил он.

– Ну, тетя Милли. – Памела потерлась носом о его шею. – Спорим, я заставлю тебя сказать, с кем ты на самом деле разговаривал? – промурлыкала она.

– У тебя нет ни малейшего шанса, – ответил Римо. – Я неподкупен.

– Посмотрим, – заявила Памела.

Она уложила его на кровать и занялась молнией его брюк.

Римо позволил ей раздеть его, а когда ее руки принялись гладить его тело, он сказал:

– Совратительница! Тебе же будет хуже.

Давным-давно, на самом раннем этапе обучения, Чиун разъяснил Римо, что есть тридцать семь стадий, тридцать семь шагов, как дать женщине наслаждение. Начинается с внутренней стороны левого запястья, а кончается тем, что женщина визжит в экстазе, хотя редкая женщина не завизжит в экстазе уже на седьмой или восьмой стадии. Это было воплощение мужской мечты, но вместе с тем для Римо это превратило секс в скучное, утомительное, чисто механическое действие, и он теперь редко об этом думал.

– Тебе нравится повиноваться женщине? – спросила Памела, оседав его верхом.

– Это для меня – как острый шип в глазу, – отозвался Римо.

Она еще поиграла его телом, лаская его пальцами и языком, потом прервала свое занятие.

– Ну как, ты еще не готов мне все рассказать?

– Не скажу, если ты перестанешь меня ласкать, – ответил Римо.

– А я перестану, если ты мне не скажешь, – пригрозила она.

– Не надо переставать, – попросил Римо.

– Перестану. Клянусь тебе, перестану.

– Ой ли? – воскликнул Римо.

Он развернулся и прикоснулся к внутренней стороне ее запястья. Он уже забыл, в каком порядке идут эти стадии, но, начав с запястья, перешел к локтю, оттуда – к точке на правом бедре, затем – к нервному узлу у основания позвоночного столба.

С каждой последующей стадией она стонала все громче и громче. Груди ее вздымались, она вся дергалась и билась в конвульсиях. Римо удовлетворил ее желание, держа ее за руки, а тело ее сотрясалось в лихорадочном припадке.

Кончив, она без сил повалилась на кровать и лежала там – изможденная, вся покрытая потом. Римо прикоснулся к нервному центру у нее на горле, слегка поиграл им, и она закрыла глаза и уснула.

Он нежно дотронулся до ее лица.

– Может быть, мы еще увидимся, – негромко сказал он, выходя из комнаты.

Но каким-то образом – не зная, как и почему, – он чувствовал, что вряд ли.

Он уже был на пути в Эрнандес, когда вдруг понял, и столь потрясающим было это открытие, что ему пришлось съехать на обочину и немного поразмыслить.

Смит лгал, когда говорил о том, что Чиун будет ждать Римо. Римо не сомневался в этом, но не смог сразу сообразить, что к чему. Теперь он понял.

Ему, Римо, суждено умереть.

Это было одним из условий контракта, заключенного между Чиуном и Смитом. Римо знал это. Золото непрерывно поступало в деревню Синанджу, но к этому золоту было привязано одно дополнительное условие: Чиуну придется убить Римо, когда Смит отдаст приказ.

Но почему? Он не сделал ничего такого, что могло бы подвергнуть опасности его организацию или всю страну. Почему? Ответа у него не было, но где-то в самых глубинах сознания он знал, что Смит отдал этот приказ и где-то еще глубже он знал, что Чиун этому приказу повинуется.

Он чувствовал жар собственного дыхания и посмотрел на свои руки. Костяшки пальцев, вцепившихся в рулевое колесо, побелели. Ему было страшно.

Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз испытывал страх? Он не мог вспомнить. Но на сей раз это был не тот страх, что бьет под дых, и рвет горло, и увлажняет глаза. Это было чувство печали, а печаль была чиста и ужасающа.

У Римо никогда не было никого из родных. Его воспитали монахини в сиротском приюте. Ребенком он пытался думать о своих родителях, пытался представить себе их лица, но в душе своей не находил ничего. Ни воспоминаний, ни образов. Кто бы ни зачал и ни родил его, ни он, ни она не оставили ни малейшего следа в его сознании.

У него не было отца, пока он не стал совсем взрослым и пока Чиун впервые не вошел в его жизнь. Чиун научил его, как дружить, как повиноваться, как верить, как любить. И теперь Римо знал, что эта дружба и это повиновение, эта вера и эта любовь были такими же ненастоящими и быстро проходящими как мелкий дождик в летний день.