Уоррен Мерфи - В руках врага

Когда он покидал кабинет, врач кричал, что всякого насмотрелся в своей жизни, что у него завал работы и без чудиков вроде Римо, которым больше нечего делать, кроме как откалывать подобные шуточки. Но это была не шуточка. Как когда-то очень давно сказал ему Чиун, его старый учитель-кореец: «Люди верят только тому, что им уже известно, и видят только то, что видели раньше. Особенно это относится к белым».

А Римо тогда ответил, что на свете полным-полно черных и желтых не менее толстокожих, а может быть, даже более. А Чиун сказал тогда, что Римо прав и отношении черных и в отношении китайцев, японцев и тайцев, и даже южных корейцев, и большинства северных, которые ныне стали похожи на южных из-за пагубного воздействия на них Пхеньяна и прочих крупных городов. Но вот если отправиться в Синанджу, маленькую северокорейскую деревушку, то там можно встретить тех, кому ведомы истинные пределы возможности человеческого сознания и тела.

— Я был там, папочка, — ответил ему тогда Римо. — Ты ведь имеешь в виду себя и других Мастеров Синанджу, живших там испокон веков. И больше никого.

— И тебя тоже, Римо, — сказал ему тогда Чиун. — Из бледнолицего ничтожества ты превратился в ученика Синанджу. О, никогда еще не снисходила на Синанджу столь великая слава, как возможность создать из тебя нечто достойное. Слава мне, чудодейственному! Я сотворил ученика из белого человека.

И, пораженный своим собственным достижением, Чиун впал в трехдневное молчание, временами нарушавшееся лишь отрывочными «из тебя», за которыми следовали приступы благоговейного изумления делом рук своих.

И вот Римо опередил ныряльщиков с аквалангами, бултыхавших искусственными плавниками, и оставил позади шлейф мерцающих воздушных пузырьков, устремившихся к поверхности. Четыре тела сражались с водой и с самими собой. Они вдыхали кислород, в котором не нуждались, и порывисто сокращали мышцы рук и ног, которыми не умели правильно пользоваться. И ведь отправились охотиться на акулу, которая обладала Знанием — и это было больше чем просто знание — того, как надо двигаться и дышать. Ибо на то, что требует Знания, всегда тратишь меньше энергии, чем на то, что проделывает тело вслепую. Этому Чиун научил Римо, и Римо это понимал, когда, подобно акуле, изгибаясь, рассекал воды океана близ побережья Флориды.

Он никогда не отличался могучим телосложением и теперь, после почти десятилетнего обучения, даже похудел — только запястья стали толще, из чего явствовало, что он, быть может, не совсем тот, кем кажется: жердь шести футов росту, с немного изможденным скуластым лицом и темными глазами, в которых угадывалась сдержанная чувственность, способная сподвигнуть престарелую монашку опрокинуть и оседлать статую святого Франциска Ассизского.

Он увидел акулу раньше охотников.

Она двигалась на большой глубине, едва касаясь брюхом песчаного дна. Римо резко изогнулся белым телом и сделал несколько резких движений ладонями, изображая перепуганную рыбу. Акула, точно бортовой компьютер крейсера, получив команду «к бою», огромной серой спиралью закружилась вокруг человека в узких черных плавках.

Самое главное сейчас, конечно, расслабиться. Длительное, медленное расслабление — а чтобы достичь этого состояния, надо было отключить сознание, ибо он находился в родном доме акулы, человек в океанских просторах был слабым существом. Долгое медленное расслабление — ибо попытка устоять перед частоколом острых акульих зубов привела бы к одному результату: разорванное в лохмотья тело с откусанными конечностями. Надо уподобиться рисовой бумаге воздушного змея, надо стать светом и всеприемлющим пространством, чтобы неумолимое акулье рыло ткнулось тебе в живот, а ты обвился бы вокруг ее центрального плавника и заставил ее мотнуть головой в недоумении при виде легкою бумажного лоскутка, который мельтешит перед пастью, перед самой пастью, не позволяя ей вонзить зубы в прекрасную нежную белую плоть. А потом надо позволить огромной силе ее могучего тела втянуть твою левую руку прямо ей под брюхо, а там с внезапно пробудившейся силой левая ладонь сомкнется, неудержимо и неумолимо, на толстой грубой коже.

Это все и проделал Римо, и вот наконец, после того как он и акула метнулись друг к другу, в одно мгновение кожа на акульем брюхе лопнула, и акула отплыла прочь, умытая собственной кровью, волоча за собой клубок кишок. И, ощутив вкус своей крови, в бессильной ярости она набросилась на вывалившиеся внутренности.