Уоррен Мерфи: Вторжение по сценарию

– У меня есть сценарий, – медленно проговорил Бронзини, со стуком опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию, как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных четырехмесячных стараний.

– Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно?

Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти педики, одержимые единственным желанием – снимать кино – только и знали, что ему поддакивать.

– Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, – сказал Берни Корнфлейк.

– Это совершенно новый сценарий, – медленно проговорил Бронзини, и в голосе его промелькнули нотки нетерпения.

– Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам.

– Фильмы остаются фильмами, – отрезал Бронзини, – и за сто лет они ни чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным, но принцип остается совершенно таким же – дайте зрителям добротный сюжет, и они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово.

– О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений?

Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно.

– Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое позднее к 1997-ому году, кино превратится в «ретро».

– Это значит, оно устареет, – услужливо подсказал сидящий справа от Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за справку.

– Телевидение – вот что станет лакомым кусочком, – лучезарно улыбнулся Берни Корнфлейк.

– Но телевидение не сильно моложе кино, – возразил Бронзини. Его хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать?

– Ты говоришь о старом телевидении, – дружелюбно откликнулся Корнфлейк.

– Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому?

Главное, что будет интересовать людей – как бы посидеть дома. Берложничать, как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект, ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей первой крупной звездой.

– Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии.

– Ладно, договорились. В чем заключается идея?

– Идеи, в сущности, нет, – сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни.

– Это будет рождественская картина. Старая добрая...

– О, нет, – тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. – О старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает «ретро».

– Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает «хорошо», – добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его, почти не раскрывая рта.

Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который втягивается через ноздри и туманит сознание.

– Продолжай, продолжай, Барт, – проговорил Корнфлейк. – Сценарий выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые.

– Это история мальчика-аутиста, – настойчиво продолжал Бронзини. – Он спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто выходит побродить под снегом и теряется.

– Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в шести-семи словах.

– В семи?

– Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть, о чем вся эта история. Например, «Монашенка на скейтборде», «Я в детстве рылся по помойкам», «Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме». Что-нибудь в этом духе, понимаешь?