Петр Катериничев - Корсар. Наваждение

Выводы? Только один. Жили-были… Нет, не так. Как в детской считалке: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной – кто ты будешь такой?» Ну да. Сидели так себе мирно и дружно, и не один век так пересидели, и многое повидали, и узнали, что «нет ничего нового под солнцем». И с той поры, после Экклезиаста, еще тысячелетия минули; из «нового» – разве что паровозы, да и те, если разобраться, – металлолом, железки никчемные…

Посмотрим на проблему с другой стороны. Со стороны наиболее перспективных в девяностых сограждан, часть из которых ушла за тридевять могил, а другая – ничего так себе прижилась, по понятиям – и сама, и других научила. И других, которые мирно так себе сопели в две дыры на вверенных им поприщах в городах и весях необъятной страны, руководя – культурой, агропромышленным комплексом, медициной, образованием, коммунальным хозяйством и прочим, прочим, прочим… Те, что ждали и – дождались-таки своего не часа – века, тысячелетия! Люди, умеющие указывать пальцами и водить руками: руководители. Сгруппированные в соответствии с рангом, ранжиром, звездочками на погонах, шевронами на рукавах, начальники коммунхозов, отделов и подотделов очистки, как писали советские еще классики: «Палкин, Малкин, Галкин и примкнувший к ним Залкиндт». И вот эти выжившие «перспективные сограждане» слились в «едином порыве» с руководителями, огляделись на свою жизнь, и такой она им показалась целостной, приятной и душевной, что так хотелось жить и жить дальше. И – не просто дальше, но – долго, очень долго, почти всегда!

Тепло. «Всегда» – это трудно представить, а очень долго: что мы имеем из известных нам источников?

Корсар даже не напрягался, вспоминая, напротив, расслабился и строки и слова вспомнились, пришли сами: «Вот родословие Адама… Дней Адама по рождению им Сифа было восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей… Всех же дней жизни Адамовой было девятьсот тридцать лет; и он умер… Всех же дней Сифовых было девятьсот двенадцать лет; и он умер… Всех же дней Еноса было девятьсот пять лет; и он умер… Всех же дней жизни Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет; и он умер». [49]

Очень тепло. По рождению Сифову было Адаму восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей… и через сто с лишним лет – умер. Кому-то может показаться сказкой, но не тем, что благодаря освоенным богатствам России и мира – уже живут как в сказке и готовы прожить еще лет семьсот – восемьсот… А то и всю тысячу.

Горячо! Именно это он, Корсар, болтнул на страницах «Грибницы», но сделал это «промежду прочим», сам не поняв важности сказанного, а кто-то решил, что он знает, и – знает как! «Ноу-хау», на иноземном наречии «знаю как». Вот его и принялись «гасить» со всем тщанием, включая ближних, дальних, причастных и просто проходивших мимо…

Осталось решить одно: кто с кем воюет, используя его, Корсара, то – как жертвенную, то как проходную пешку, чтобы потом – сбросить с доски за ненадобностью? А воюют две когорты посвященных: од ни – готовы поделиться своим знанием о долгой жизни, да и навыки создания «армии зомби» – тоже чего-то стоят; так вот – они готовы поделиться этим с сильными мира сего… за деньги! За золото! За удовольствия, роскошь и негу, что можно приобрести на это золото! Забывая, что «коготок увяз – всей птичке пропасть», и никто не позволит из богатых и властных остаться этим жадным волхвам монополистами такой тайны, как «долгота дней»… Вытрясут все, до донышка.

И им противостоят другие, назовем их условно «принципалы». Не то чтобы принципы были им дороже денег, но они понимают главное: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то, и, если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот». [50]

«И упал он, и было падение его великое…»

Корсар уснул внезапно. И увидел перед собой струящиеся воды лесной речушки, и стелющиеся по дну водоросли, и ветви ивы, плещущиеся у самой кромки воды… И еще увидел, как молодая женщина в белом, подвязанная косынкой, зовет его, и он знал, что это – мама, и побежал к ней, споткнулся, упал, больно ударившись о корягу, но руки мамы подхватили, вознесли вверх, к самому солнцу, и он – смеялся счастливо и беззаботно… А из раны капала кровь, вязкая, как вишневое варенье… А потом – перестала, запеклась, и лег вечер…

И проснулся Корсар – рывком. Сквозь прищуренные веки смотрел на столик под деревом и старинной лампой-молнией: лицо Ольги в обрамлении ниспадающих на плечи волос было полно неизъяснимого очарования и благородства; в ложечке у рта застыла капля густого вишневого варенья, чай в стаканах светился густо-янтарным… «Ни кровь, ни слезы, ни вино, всего лишь только сок вишневый…» – пронеслось в памяти из классика и – угасло.