Поль-Франсуа Уссон - Кристаль

Папа! А ты думаешь о Кристаль? Своей второй дочери? Помнишь, какая она была, застывшая от холода?.. В тот день и меня навсегда окружил ледяной кокон…»

Анжела понимала, откуда шел этот холод. С чего началась эта фобия, всю жизнь преследующая ее. Холод и смерть.

Но она не должна страдать от холода, которого больше нет. Она еще жива. Ей нужно многое сделать. Она должна делать то, чему отец ее научил…

Она положила фотоаппарат на пол и, подойдя к белым мешкам, расстегнула на них «молнии», одну за другой. Ее глазам предстали шесть трупов — с серой, сморщенной и дряблой кожей, словно изжеванные, одни без глаз, другие без лиц. Это было самое невыносимое из всего, что ей доводилось видеть в жизни. Она еле справилась с приступом тошноты. Запах мертвых тел не был отталкивающим — лишь немного неприятным, как запах выстиранного в щелоке белья, которое не слишком хорошо прополоскали.

Затем Анжела подняла фотоаппарат. С трудом сдерживая дрожь в руках, но не в силах сдержать стонов (она прекратила стонать, лишь выйдя из прачечной), она трижды щелкнула кнопкой спуска, даже не глядя в видоискатель. Фотоаппарат она держала в вытянутых руках, как можно дальше от себя, словно он внушал ей отвращение. Она ненавидела себя. Настоящая стервятница…

Ей вдруг захотелось посмотреть на детей. На обычных детей, неважно чьих. Почему она никогда не фотографировала детей?..

Дрожа всем телом, она снова застегнула мешки. Темное небытие таилось где-то здесь, словно в засаде, — она это чувствовала…

Анжела вышла из прачечной и захлопнула за собой дверь. Кажется, полицейских ничуть не удивило ее появление. Те, кто по-прежнему подозревал ее в убийстве мажореток, отвернулись. Остальные вообще не обратили на нее особого внимания. Общая атмосфера в отеле была как в доме с привидениями. Но Анжела знала, что ей предстоит многое сделать и о многом подумать — несмотря на снег, холод и бесконечную ночь.

— Йохансен!

Голос Бьорна разнесся по всем коридорам, и инспектор пошел на зов настолько быстро, насколько позволяло гладкое ковровое покрытие. Комиссар стоял перед одним из широких, во всю стену, ресторанных окон и смотрел на улицу.

Губы Бьорна были влажны от виски, глаза помутнели, но, судя по всему, он действительно взбодрился. Он наблюдал за выгрузкой военных, присланных по распоряжению министра, как тот и обещал. Директор отеля, мертвенно-бледный, в огромной меховой шапке, разговаривал с офицером, жестами показывая, чтобы военные грузовики объехали здание и припарковались на заднем дворе. В это же время наконец подъехали и машины «скорой помощи».

— Цирк!.. — раздраженно проговорил Бьорн.

Потом обернулся в сторону коридора, чтобы снова позвать помощника, но увидел, что тот уже стоит в трех шагах от него и тоже смотрит в окно — видимо, впечатленный количеством людей.

— А, ты уже здесь…

Комиссар замолчал, заметив Анжелу, притаившуюся в зарослях юкки с фотоаппаратом в руках. Бьорн знал, что с такого расстояния она видит в объектив его лицо во всех подробностях. Он попытался напустить на себя небрежно-уверенный вид, одновременно думая: «Никто не знает, рождается ли выражение глаз в самой их глубине или создается мельчайшими, почти незаметными сдвигами лицевых мускулов. Скулы, приподнятые на полмиллиметра, губы, напрягшиеся на четверть секунды, легкая морщинка на лбу, на мгновение появившаяся или, наоборот, разгладившаяся — и вот уже лицо кажется совсем другим… А на самом деле оно все то же…»

— Ну что, Здоровяк приехал? — спросил Бьорн.

— Он еще в пути, — ответил Йохансен.

— В пути? Откуда ж он едет?

— Он вчера вечером повез немецких туристов во Фредрикстад.

— Ты проверил?

— Само собой. Поэтому его и не было сегодня утром. Триста километров туда-обратно, да ночью, да по снегу…

— Я закончил с француженками, немками и нашими. Для допроса остальных мне нужен переводчик.

— Имира вы тоже будете допрашивать?

Оба полицейских повернулись к подошедшей Анжеле.

— Прежде всего он мне нужен как переводчик, чтобы допросить остальных девушек.

— Не забудь про капитана французской команды…

Йохансен, очевидно, произнес эти слова без всякой задней мысли, но для Анжелы они прозвучали как издевка. От Бьорна не укрылось, что его помощник и Анжела переглянулись, и во взгляде одного и другой он заметил вызов.

— Если хочешь, шеф, я сам этим займусь…

Йохансен нервно потер руки, но, заметив неодобрительное выражение лица начальника, сунул их в карманы, — этот жест абсолютно не вязался с его обычной почтительной манерой. Бьорн еще раз взглянул в окно — грузовики в это время объезжали здание — и спросил помощника: