Михаил Зайцев - Наследник волхвов

— Цельные газеты про «адамовых детей»? — Стариковские глаза помолодели лет на шестьдесят, столь же удивленно блестят глаза у отрока, запоздало узнавшего, что его отнюдь не находили в капусте.

— В смысле? — не понял деда Игнат. — Кого вы называете «адамовыми детьми»?

— Разве не слыхал? — Дед посмотрел недоверчиво, с подозрением: не насмехается ли над старым человеком молодой нахал?

— Нет, не слыхал. Честное слово.

— Эх ты. А еще писатель. — До основания, до последней табачинки — и как только умудрился? — скуренный окурок полетел под ноги дедушки, после чего был тщательно растоптан, размазан сапогом.

Игнат терпеливо ждал и дождался.

— Слухай, писатель. Про то мне дед говорил, а ему, стало быть, его дед. Всем про то известно — показывать, стало быть, всех своих детей, в грехе нажитых, свету божьему Адам с Евою устыдилися и сокрыли их, кого в дому, кого в бане, кого в риге, кого в лесу, кого в реках с озерами. Боженька за тую скрытность оставил тех детей тама и жить, где они сокрытые. Тама они и живут, и плодятся, и своих маленьких нянькают.

— Оригинальная теория происхождения домовых и леших, — усмехнулся Игнат. — Что, и в бане, где мне спать, тоже обитают потомки Адама, наказанные, фигурально выражаясь, за отсутствие официальной регистрации?

— Живут «байный» с «байнихой». А ты их не бойся. Чтоб «байный» не трогал, надоть в бане всегда ведро полное держать и к ведру веник свежий приложить. А чтоб, к примеру, «доможил» не озорничал, надоть в хате... — Дед Кузьма замолк, раздумав сообщать правила общежития с «доможилом», глянул искоса. — Позабыл я, старый, ты ж, писатель, из неверующих. Тебя учить, как с «адамовыми детьми» ладить, — себя на смех выставлять. Вона и рассказки бабки моей сказками определил. Ходи спать, писатель, скоро утро подымет, и я пойду, лягу на чуток.

Гавкнула Найда. Коротко, отрывисто. То ли звала, просила чего, то ли о чем-то предупреждала.

— Чегой-то она, Кузьма Варфоломеевич? — Игнат вгляделся в темноту за плетнем. Ни фига не видно.

— Не бойся!.. Так, брешет. Мышь учуяла и бреханула. Коды человека чужого чует, удержу на нее нету, тявкает и тявкает, заходится. Не бойся, писатель, на шалых проходимцев у меня вин-тарь припасен — «бердан».

— Ого! — Сергач присвистнул. — «Берданка», да? В смысле — винтовка Бердана? Антикварная, между прочим, вещь. Насколько я помню, «берданка» поступила на вооружение чуть ли не в девятнадцатом веке, да? Могли бы, Кузьма Варфоломеич, выручить у любителей за раритет солидные деньги.

— Какой дурак купит старый кулацкий обрез? Насмехаешься, писатель.

— Что вы! Ежели винтовка у вас, так сказать, подвергнутая обрезанию, цена ей, конечно же, дешевле, однако можно при желании и обрез выгодно толкнуть. — Подражая деду, Игнат втоптал окурок в землю, раздавил тщательно и вдумчиво.

— Во, и покупай, писатель, коли говоришь, стало быть, что вещь ценная. За сколько б, к примеру говоря, взял бы обрез?

— Мне-то он вроде как без надобности, я про любителей говорил.

— Дык, где я сыщу тех любителей? Пустое брешешь, писатель. Ходи, стало быть, спать, и я пойду, лягу до свету.

— Не обижайтесь, Кузьма Варфоломеич, я о цене «берданки» сказал просто, чтобы знали: обладаете ценной вещью, чтоб какие проезжие хмыри вас не надули, ежели надумаете сторговать винтарь.

— Стар я обижаться, паря. Ходи, стало быть, спать...

Воротившись в баню, Сергач оглядел все углы и в одном нашел полное до краев ведро, а рядом свежайший березовый веник. Шутки шутками, но сделалось малость не по себе. Лежать в темноте на тулупе, накрывшись ватником, и слушать шорохи — желания ни малейшего. Чем бы заняться? Хронология вчерашнего дня вроде как дописана, но... "Назвался груздем — полезай в кузов! Писатель обязан писательствовать. И правда, запишу-ка я хотя бы одну из «рассказок» Капитолины Никаноровны. Вернусь в Москву, подарю рукопись Архивариусу, он будет в восторге", — решил Игнат, устраиваясь за полком, как за столом, перевернул страничку в блокноте и взялся, образно выражаясь, «за перо»:

" Старинная легенда, рассказанная крестьянкой Капитолиной Никаноровной в вольной литературной интерпретации ИКС".

На мгновение интерпретатор задумался, стоит ли расшифровывать инициалы ИКС — Игнат Кириллович Сергач, — и решил, что не стоит.

"В эпоху благоденствия Российской Империи жил на том месте, где сейчас поселок Крайний, в своем не великом, но и не малом имении вдовствующий помещик Поликарп Петрович. Обожал сей степенный землевладелец встречать утреннюю зарю, сидючи у раскрытого окошка в ночном колпаке и теплом халате, балуясь трубочкой и любуясь пробуждением природы. И вот однажды мечтательное уединение помещика нарушил ранним визитом отставной лейб-гвардии поручик Княжанский, чьи земли граничили с вотчиной Поликарпа Петровича.