Уоррен Мерфи: Цвет страха

– Первый массачусетский! – воскликнул Бэлчер. – Уж не им ли мы как-то раз пощипали нечесаные хвосты?

Хазард задумчиво кивнул.

– Да. Во время Второго сражения при Манассасе. Это были настоящие, храбрые солдаты, и хотя их предки служили неправому делу, они разделяют наше негодование по поводу того насилия, которое вот-вот обрушится на святую землю, ставшую могилой многим доблестным бойцам в серых и синих мундирах.

Повисла хрупкая тишина. Полковник Хазард вглядывался в лица своих людей. В этот мрачный час он призывал их к нелегкому решению, и ему оставалось лишь гадать, как парни отнесутся к его просьбе.

– Полагаю, нет смысла напоминать о том, что на этом самом месте 30 июля 1864 года от Рождества Христова состоялась битва между союзными и конфедеративными батальонами. Завтра они снова вступят в бой, но на сей раз плечом к плечу – единые американские войска, противостоящие врагу, к которому оба лагеря питают еще большую ненависть, чем друг к другу. Северяне смогли позабыть о разделяющей нас пропасти и протянули руку мятежному Югу; так неужели мы не сумеем ответить тем же?

Вслед за робким призывом полковника Хазарда повисло самое долгое молчание в его – увы! – такой короткой жизни. В этот миг решалась судьба питерсбергского национального поля битвы и славы Юга. Хазард затаил дыхание и не решался выдохнуть, пока не заныла грудная клетка.

– Какого черта! – взорвался один из бойцов. – Уж если северянам так полюбилась старая добрая Виргиния, что они готовы поступиться своим достоинством, то нам и вовсе грех не побороть неприязни и не принять их помощи.

– Беда лишь в том, что в сражении от янки мало проку. Жители Новой Англии – никудышные стрелки, это всем известно.

Полковник Хазард выдохнул из легких жаркий воздух Виргинии и сомкнул веки, пряча слезы гордости.

– Теперь, когда Север и Юг объединились против общего врага, он, трижды проклятый, не имеет ни малейшего шанса, – произнес Хазард сдавленным голосом.

«...трижды проклятый враг не имеет ни малейшего шанса...»

На южной окраине Питерсберга стоял фургончик передвижного командного пункта. Там сидел мужчина в рубашке с короткими рукавами. Сняв наушники и щелкнув переключателем на пульте, он проговорил в микрофон:

– Говорит координатор оперативно-тактической группы Кобьен.

– Слушаю вас, координатор Кабан.

– Стоящая против нас Шестая виргинская пехотная рота «выходного дня» вызвала подкрепление – род-айлендскую артиллерийскую батарею и Первый массачусетский кавалерийский эскадрон.

– Чтоб им пусто было, этим мятежным бездельникам!

– Ваши рекомендации?

– Продолжайте прослушивание. Если начнется заварушка, снимайтесь с места.

– Вас понял. Конец связи. Кобьен.

После того как был съеден последний сухарь и выпита последняя кружка цикория, полковник Хазард объявил отбой. Бойцы забрались в свои крохотные пятисотдолларовые копии палаток времен Гражданской войны, поплотнее закутались в грубые шерстяные одеяла, спасаясь от ночной прохлады, и один за другим погрузились в беспокойный сон. Нельзя было забывать о том, что на рассвете сюда вернутся ненавистные северяне. Они не появлялись здесь с тех самых пор, как беспощадные головорезы Сорок восьмого пенсильванского батальона пробили туннель под фортом конфедератов и заложили в фундамент восемь тысяч фунтов черного пороха, взрыв которого отправил к праотцам три сотни повстанческих душ и вырыл злосчастный кратер, которому исполнилось ни много ни мало сто тридцать лет.

Тогда противники не стали дожидаться рассвета: они добрались до фундамента форта задолго до того мгновения, когда земли коснулись первые лучи солнца.

Вооружившись кружкой кофе, на дежурство заступил капрал Прайс. Он прислонился к дубу и прислушался к урчанию своего желудка, который, натужно борясь с беконом и сухарями девятнадцатого столетия, пытался пропихнуть их сквозь пищеварительную систему, привыкшую к кулинарным изыскам двадцатого.

Где-то в темноте хрустнула ветка. Прайс, подхватив свой «харперз мини» ручной работы, двинулся на звук и негромко воскликнул:

– К-кто там?

В ответ раздался выстрел. Пуля удивительно отчетливо ударила в подпорку мушкета, сломала ее и раздробила правую руку парня.

Все существо Прайса пронзила мучительная боль; капрал отшатнулся назад, споткнулся и, как слепой щенок, пополз по земле. Когда в глазах у него прояснилось, взору предстала ужасная картина.