Уоррен Мерфи: Цвет страха

– Ты забудешь все, что произошло с тобой с самого рождения.

– Эй! – крикнул Римо. – Я обещал ему совсем другое!

– Не хватало еще, чтобы этот болван причинял нам неудобства, – ответил Чиун и, закончив с Родом, поднялся на ноги. – Как поступим с женщиной?

– Для начала сообщим ей благую весть. – Ученик опустился на колени, приподнял голову Доминик и помассировал ее шею.

Француженка открыла глаза, увидела Римо и почувствовала сильную руку, поддерживавшую ее голову.

– Добрые новости, – кивнул Римо. – Ядерный взрыв не состоялся.

– Non?

– Нас спас Джерри Льюис.

– Джейри! Он здесь? Где?

– Джерри уехал в Америку и поклялся не возвращаться во Францию до тех пор, пока вы не уладите свои отношения с США.

– EUD, – поправила Доминик.

– Это моя страна. Как хочу, так и называю.

– Вы находитесь в моей страна и обьязаны соблюдать наш правила!

Римо отпустил ее голову, и она гулко ударилась об асфальт. Доминик тотчас села на дороге, ощупывая затылок.

– Мы уходим, – заговорил Чиун. – Не забудьте передать своим хозяевам наше предупреждение. Американский трон находится под защитой Синанджу. Сделайте так, чтобы между вашим и моим императорами никогда не возникало ссор.

Француженка поднялась на ноги.

– Я сделаю это ради Джейри. И только для него.

– Да уж, постарайтесь, – ввернул Римо, оглядываясь в поисках автомобиля, который можно было позаимствовать. Неожиданно он заметил станцию «Евро-Бисли парк» и добавил, обращаясь к Чиуну: – Знаешь, папочка, на поезде мы доберемся до Лондона куда быстрее, чем на самолете.

– Люблю путешествовать на поездах! Я рассказывал тебе о моей первой поездке по железной дороге? Это было еще до твоего рождения.

– Расскажешь в поезде, – отозвался Римо.

Они двинулись в путь, босыми ногами шлепая по асфальту.

Два дня спустя в массачусетской квартире Римо раздался телефонный звонок.

– Римо? Это Смит.

Ученик взглянул на учителя, который сидел на красной циновке, расстеленной в дальнем углу башенки для медитации. Чиун записывал что-то на пергаментном свитке, прижатом к полу желтыми стеклянными шарами.

– Какие новости? – спросил Римо.

– Президент США и его французский коллега согласились организовать встречу для обсуждения франко-американских разногласий.

– А разве остались еще какие-то разногласия?

– Америка выступила с законопроектом об углубленном изучении французского языка в школах и университетах.

– Это очень серьезная уступка. Только представьте себе бедных студентов, вновь и вновь изучающих все тот же начальный курс французского языка.

– В ответ Франция сняла все ограничения на пребывание в ее пределах англоязычных гостей. Правда, при условии, что «Евро-Бисли» будет разоружен и переименован в «Бислиленд, Париж».

– Похоже, мы опять потерпели поражение.

– Не важно. Главное – война окончена, и теперь, когда Сэм Бисли мертв, его корпорация станет самой обычной фабрикой развлечений.

– Как у них дела?

– Ходят слухи о кадровых изменениях. Говорят, Микки Уэйзингера понизили, и Боб Бисли стал главой предприятия – не только по сути, но и по занимаемой должности.

– До тех пор, пока Сэм Бисли мертв.

Трубка помолчала и спросила:

– Вас не мучает совесть из-за того, что вы его убили?

– Я не убивал Сэма. Его обезглавил Чиун.

Из дальнего угла донесся скрипучий голос:

– Ты сломал его сердце, а значит, именно ты прикончил нашего любимого Дядю Сэма.

– Когда ты отрывал ему голову, он был еще жив. Значит, убил его ты.

Чиун резко повернул голову и вперил в ученика гневный взгляд.

– Это клевета!

– Нет, правда, и ты это знаешь.

Мастер Синанджу взмахнул гусиным пером, забрызгав стену чернильными каплями.

– Правда – это не то, что было на самом деле, а то, что записано в правдивых историях Дома Синанджу! – воскликнул он.

– Не вздумай взвалить на меня вину за гибель Сэма в своих лживых манускриптах! – пригрозил Римо.

– Я – победитель. Истории пишутся победителями, поэтому я напишу то, что сочту нужным.

– Вот как? Может быть, мне написать собственную историю?

– То, что ты напишешь, не будет значить ровным счетом ничего, – заявил Чиун.

– Посмотрим.

Мастер Синанджу хихикнул.

– А тут и смотреть нечего. Ты ведь будешь писать на своем грязном американском языке. Ни твои, ни мои последователи не смогут прочесть твоих записок.

– Почему это?

– Да потому, что через две-три тысячи лет ваш язык умрет.