Бернар Миньер - Лед

Поднявшись, чтобы взять банку пива из холодильника, он размышлял об очевидном противоречии между личностью Гиртмана, социально интегрированного и профессионально признанного, о котором писала пресса, и мрачного субъекта, находящегося во власти неконтролируемых фантазий об убийствах и патологической ревности, описанного экспертами. Джекил и Хайд? [18] Автор имеет в виду героев знаменитого романа Роберта Льюиса Стивенсона «Приключения доктора Джекила и мистера Хайда», которые представляют собой персонификацию двух сущностей одной и той же личности: благородную и злодейскую. Или благодаря своему дару манипулятора Гиртману все-таки удалось избежать тюрьмы? Сервас охотно поставил бы на вторую гипотезу. Он был убежден, что, впервые появившись перед экспертами, швейцарец прекрасно знал, как себя надо вести и что говорить. Значит, они имели дело с талантливым актером или с несравненным манипулятором. Как же его расколоть? Окажется ли психолог, вызванный жандармерией, более искусным, чем эксперты, которых ему удалось обвести вокруг пальца?

Интересно, какова связь между Гиртманом и Ломбаром? Единственное, что тут просматривается, это географическая близость. Может, Гиртман похитил коня по чистой случайности? Эта мысль пришла ему в голову, когда его везли мимо конного центра? Но конюшни находятся в отдалении от крупных дорог, пролегающих в долине. Гиртман не мог там оказаться. Но даже если коня убил он, то почему собаки никак не отреагировали на его присутствие? Почему преступник не воспользовался этим, чтобы сбежать? Как ему удалось отключить систему сигнализации в институте? За каждым вопросом возникал еще один.

Внезапно Сервас подумал совсем о другом. У его дочери грустный взгляд и круги под глазами. Почему она выглядит такой усталой и печальной? Дочка сразу ответила ему во втором часу ночи. От кого она ждала звонка? И этот синяк на щеке… Объяснения Марго его не убедили. Надо будет поговорить с ее матерью.

Сервас до утра засиделся за изучением жизни Юлиана Гиртмана. Когда уже в воскресенье, 14 декабря, он отправился спать, у него создалось впечатление, что перед ним разрозненные картинки двух разных пазлов, и ни один не складывается.

У его дочери грустный взгляд, круги под глазами и синяк на щеке. Что все это значит?

В этот вечер Диана Берг думала о своих родителях. Отец ее, кальвинист строгих правил, человек замкнутый и никого к себе не подпускавший, принадлежал к категории буржуа, каких в Швейцарии производят с той же легкостью, как шоколад или банковские сейфы. Мать обитала в своем тайном воображаемом мире, где слушала музыку ангелов, всегда была центром и смыслом собственной жизни. Ее настроение постоянно перескакивало от эйфории к депрессии. Вечно занятая собой, она могла уделять детям только жалкие крохи любви и внимания. Диана рано поняла, что причудливый мир родителей очень далек от ее жизни.

В первый раз она сбежала из дома в четырнадцать лет. Далеко уйти не получилось. Женевская полиция выдворила ее восвояси, поймав за руку, когда она собиралась стащить CD-диск с записью «Led Zeppelin» в компании ровесника, с которым познакомилась за два часа до того. В таком вот гармоничном окружении бунт был неизбежен, и Диана прошла фазы гранджа, неопанка и готики, прежде чем записаться на факультет психологии. Там она наконец-то разобралась в себе и научилась хотя бы понимать родителей, не имея возможности принять их позицию.

Определяющей стала встреча со Шпицнером. До него у Дианы было не так уж много любовников, хотя она и производила впечатление женщины уверенной в себе и предприимчивой. Но Шпицнер ее такой не воспринимал. Он быстро раскусил Диану. С самого начала она подозревала, что не единственная среди студенток, кого он покорил, да Пьер и сам это признавал. Но данное обстоятельство ее не тревожило, как и разница в возрасте, да и тот факт, что у него была жена и семеро детей. Если бы ей понадобилось применить свой психологический дар к себе самой, она усмотрела бы в их отношениях классический штамп. Пьер Шпицнер обладал всеми чертами, которых ее родители были начисто лишены, ненавидели их.

Она вспомнила, как однажды у них со Шпицнером состоялся долгий и серьезный разговор.

— Я тебе не отец и не мать, — сказал он под конец. — Не надо требовать от меня того, чего я не могу тебе дать.

Он растянулся на диване в маленькой «холостяцкой» студии, которую ему предоставлял университет, с бокалом «Джека Дэниелса» в руке, небритый, лохматый, голый по пояс, не без некоторой гордости демонстрируя тело, еще довольно крепкое для его возраста.