Измайлов Андрей - Русский транзит

Самый лучший способ найти кого-то – это дать ему найти тебя. Что я и сделал. Кого конкретно искал – не скажу, толком сам не знал, но дал ему найти Боярова. И теперь хлопал глазами. И ушами. А то и в ладоши был готов.

Кинозвездюк Стюрт Грэйнджер деловито, но не торопясь, перелистывал страничку за страничкой подшивки «Московских новостей», а поодаль распластались «Известия», «Неделя», «Коммерсантъ». Какой гость, какой гость в «Русском Фаберже»! Или это я здесь гость (хуже татарина), а он – хозяин? Да-да, тот самый американский кинозвездюк – Скарамуш из одноименного фильма, Верная-Рука-Друг-Индейцев из одноименного фильма. Но не в бутафорском тряпье, а в цивильном и очень пристойном костюме. Располнел чуток с годами, еще обширней поседел, однако по-прежнему молодцом! Сколько же ему стукнуло? За семьдесят, пожалуй. Или под семьдесят. Ведь три десятка лет минуло. Помнится, я еще дошколенком был. А кумиры детства въедаются в память – никакая рябь времен не властна. Фамилию-имя можно запамятовать, но не лицо. Лицо же гостя (все-таки хозяина!) – определенно Стюрта Грэйнджера. Не просто похож на кого-то, кого я знаю, а именно он и есть, я его знаю. И чувства мои к нему – теплые, с оттенком обожания. С годами, да, этот оттенок вылинял, однако ощущение, что он был, сохранилось.

Я обозначающе кхекнул и… и мгновенно, на рефлексе, прыгнул. В сторону, но навстречу. Ибо слух с годами, может, и ослабел у кинозвездюка, а вот верная рука у Верной Руки по-прежнему верна. Он не слышал меня, пока я сам не обозначился, а стоило мне кхекнуть, и его ладонь неуловимо скользнула под газету. Годы не те, Скарамуш, годы не те! Я проворней.

Пистолет выскочил, подлетел по дуге и брякнулся с хрустальным дребезгом – разбомбил что-то редкостное (иного Лев Михайлович Перельман в «Русском Фаберже» не держит). Кинозвездюк рухнул вместе со стулом назад, а я навалился сверху, взяв шею и предплечье кумира в надежные клещи. Пусть он и друг индейцев, но я не индеец, и первая его реакция – отнюдь не дружественная.

Что-то участились случаи заваливания старперов в боевой практике Боярова – Карлос Вилланова, Стюрт Грэйнджер… Старикам везде у нас (и не только у нас) почет. Согласен. И никогда не подниму руку на дряхлого доходягу. Но старцы разные бывают. В иерархии каратэ, к слову, идет по нарастающей: солдат-монах-старец. Боцману Ване Медведенко далеко за пятьдесят, годик-другой до круглой даты, а он никаким молодым дорогу не уступит. Правда, и крестному папе-Карле, и кинозвездюку-Скарамушу до Вани Медведенко еще расти и расти. Ну и нечего наскакивать! Я им в ответ только и продемонстрировал искусство ухода – таи-цобаки, ежели кто понимает язык родины каратэ.

Я поднялся с пола и напоказ стал стряхивать пылинки- соринки с себя. Да уж, при эдаком режиме все обновки мои не просто обомнуться, но и в рванье превратятся, и дня не пройдет! Бросок по четырехметровой стене, соскок оттуда же, теперь вот возня в недрах «Русского Фаберже». Что-то еще впереди!

– Санечка! – подал голос лежащий кинозвездюк. – Господи, Санечка, как ты меня напугал! – русским языком мне было сказано, со вздохом облегчения.

– Вставай, дядь-Гоша, – я протянул руку. – Что ж ты, так и будешь на полу?..

Ленинград – город маленький, давно известно. Но и (вот ведь хреновина!) Нью-Йорк – еще меньше получается. Маловато, ох, маловато королевство – только разгуляешься и тут же слышишь: ка-ав-во я вижу! смотрите, кто пришел! Не жизнь, а дурная мексиканская телепродукция. Хотя если вдуматься, иначе и быть не могло. Самые невероятные совпадения более чем вероятны и даже единственно возможны – только надо вдуматься, склеить отдельные кадрики последовательно в ленту. А они склеиваются намертво и логично.

Дядь-Гоша, близкий друг отца. До поры до времени – не разлей вода. Конечно, никакой не кинозвездюк, не Грэйнджер, но похож – такой же хрящеватый м-м… ступенчатый нос, челюсть одновременно и нервная, и мужественная, седые виски (тридцать лет назад – только виски), черно-блестящие пуговичные глаза с вечной усмешкой. Я потому, вероятно, и относился к дядь-Гоше с упомянутым оттенком обожания, что он в детском сознании слился с имиджем кинозвездюка-Скарамуша тех времен. Или не только потому. Вероятно, чисто по-детски чуял и отвечал взаимностью. Мал был, смутные картинки. Отца боготворил, но опять же по-детски сравнивал и воображал: было бы у меня два отца, дядь-Гоша красивей, на Верную Руку похож. И переносил все достоинства экранного кумира на домашнего кумира. А дядь-Гоша был нашим домашним. Говорю же, не разлей вода с отцом. Мал был, смутные картинки. Среди ночи как-то проснулся – в сортир приспичило, но разбудила меня не малая нужда, а тяжелая мужская разборка на кухне. Страшно стало – ТАК они никогда при мне не говорили. Я терпел-терпел, зарывшись с головой, чуть лужу не напустил – лишь бы они перестали ТАК говорить! Слов не разбирал, но интонации жуткие. А перестали они, отец с дядь-Гошей, ТАК говорить, сразу как только я все-таки не утерпел и прошлепал к сортиру, – моментальная тишина, расплошная. Я отжурчал, вернулся в постель и еще долго-долго вслушивался – молчали. Потом отец сказал: «Ладно! Налей. И себе – на дорожку…». Только чоканья рюмок не было, лишь горловой бульк, два булька. Мал был, смутные картинки… Больше дядь-Гошу я не видел. «У него теперь такая работа…»- пояснил отец. Но даже тогдашним детским умом я ощутил – не только в работе дело. Хотя и в ней, наверное. Что за работа? Надо ли объяснять? Карьеру они, отец с дядь-Гошей, начали одновременно, оба шли по лесенке, слуги народа. Каждый второй из слуг народа служит тайно. Отец – первый. Дядь-Гоша – второй. Отец, по совковым понятиям, достиг небывалых служебных высот, за что и схавала его свора товарищей. Могу предположить, что дядь- Гоша не отставал, шел ноздря в ноздрю – в своем, там сказать, ведомстве. Генерал?