Жан-Кристоф Гранже - Пассажир

— Не представляю, как тебя убедить. По-моему, все это полная чушь…

— Мне тоже так кажется.

Словно в подтверждение своих слов, она убрала оружие в сумку.

— Ты все еще боишься?

— Сказано тебе, я не боюсь.

— Тогда что не так?

Она выступила из тени. Вся в слезах:

— Мне нужен мужик, понятно? Не серийный убийца, не страдающий амнезией, не любое другое дерьмо! Обычный мужик, усек?

Последние слова она словно выплюнула вместе с облачком пара. Это был уже не призрак, не хрустальное видение, а выброшенная из воды, задыхающаяся рыба.

Он смотрел, как она быстро удаляется по сверкающему инеем асфальту. Хотелось бы ему ее удержать, но что он мог предложить ей, кроме собственной пустоты?

Она объявила голодовку, и ее пристегнули к смотровому столу, в рот вставили стальной расширитель, чтобы она не могла стиснуть зубы. В горло вводили трубку для принудительного питания. Опуская глаза, она видела, что это не трубка, а блестящая чешуйчатая змея. Ей хотелось закричать, но пресмыкающееся уже душило ее, давя ей на язык.

Она очнулась в тревожном поту. Горловые мышцы были так напряжены, что она едва отдышалась. В шоке она осторожно помассировала себе шею. Сколько раз за ночь повторялся этот кошмар? Анаис спала урывками. Стоило ей забыться сном, как кошмар сжимал ее мозг, словно когти хищной птицы.

Иногда сон менялся. Она была не в тюрьме, а в психиатрической больнице. Врачи в масках проводили опыт над ее слюной — вкручивали ей в щеку винт. Вся в поту, она дрожала от холода. Цепляясь за свою двухъярусную кровать, тряслась под одеялом в ужасе от одной мысли, что заснет снова.

Хотя возможностей не спать было сколько угодно. Теперь она находилась под усиленным надзором. Глазок в ее камере то и дело щелкал. В два часа ночи врывались надзирательницы, включали свет, обыскивали камеру и, не говоря ни слова, уходили. Анаис провожала их благодарным взглядом. Сами того не зная, они давали ей передышку перед новой встречей со змеей.

Сейчас она, сжавшись в комок, вглядывалась в свою камеру. Она не столько видела ее, сколько ощущала. Стены и потолок подступали слишком близко. Воняло потом, мочой, моющим средством. Умывальник был вделан в стену. Он здесь, притаился в темноте? El Cojo… El Serpiente… [46] Змея (исп.).

Она отвернулась к стене и в тысячный раз за ночь прочитала нацарапанные на цементе слова. «Claudia у Sandra para siempre. [47] Клаудия и Сандра навсегда (исп.). Сильвия, я выкрашу стены твоей кровью. Я считаю дни, но дни не берут меня в расчет…» Она провела по надписям пальцами. Поскребла облупившуюся краску. Стены, прослужившие слишком долго.

Солина ей так и не перезвонил. Наверняка напал на новый след. Или арестовал Януша. Это бы объяснило его молчание. Зачем связываться со страдающей неврозом зечкой, когда у тебя в руках главный подозреваемый в громком преступлении?

Подобные мысли она прокручивала часами, мечась между сном и явью, жаром и ознобом. Иногда ей мерещилось, что все кончено. Януш за решеткой. Януш признается в своих преступлениях… Потом, понемногу, вера брала верх. Януш на свободе. Януш доказывает свою невиновность… И тогда надежда словно скреблась у нее внутри. Она боялась пошевелиться, чтобы ее не спугнуть.

В темноте снова щелкнул глазок. Анаис ничего не слышала: она снова уснула.

Змея приближалась к ее губам.

— Те gusta? — спрашивал ее отец.

Шаплен вернулся назад и пересек бульвар Бомарше. Дошел до улицы Шмен-Вер, бульвара Вольтера, площади Леона Блюма. Мороз всех разогнал по домам. Остались лишь асфальт, уличные фонари да горящие кое-где окна, такие уютные и теплые, что у него защемило сердце.

Он перебирал в уме свои недавние открытия. Исчезнувшие женщины, посещавшие вечеринки у Саша. Ноно как возможный подозреваемый. Ноно, задававший вопросы и пытавшийся что-то вызнать у посетительниц клуба. Он на все лады прокручивал в мозгу новые гипотезы. Если бродяг убивал не он, может, он убивал одиноких женщин? Или все эти преступления совершал он один? И каждый раз он яростно мотал головой, отметая эти подозрения. Он заранее решил быть совершенно беспристрастным и не отказывать самому себе в том, в чем не отказывают ни одному преступнику: в презумпции невиновности.

Улица Рокетт. Квартал лофтов спал. Ощутив под ногами булыжную мостовую, он успокоился. Эта студия уже стала для него домом. Он просунул руку сквозь бамбук, потом в разбитое стекло — ключей в тайнике он не нашел. Изнутри отпер замок и открыл дверь. Он нащупывал выключатель, когда получил мощный удар по голове. Рухнув на крашеный бетон, в вихре боли и искр Шаплен мгновенно осознал: он все еще в сознании. Оглушить его не удалось.