Йозеф Гелинек - 10-я симфония

Агилар вынул из кармана фотографию для паспорта и положил перед Матеосом.

— Кто это? Мистер Проппер?

— Это Делорм, шеф. Вид у него мрачноватый, верно?

— На фотографиях для паспорта у всех мрачноватый вид.

— Бонапарты мне сказали, что в нем два метра роста. Не человек, а шкаф. Я говорю об этом потому, что он единственный из подозреваемых, у кого хватило бы сил, чтобы схватить Томаса — его рост метр восемьдесят, — засунуть в гильотину и отрубить голову.

— Ты наносишь удары наугад, Агилар. Женщина не может совершить убийство, потому что красива, мужчина попадает под подозрение, потому что он крепкого сложения. Это что, детективная игра «клуэдо»? «Его убил сеньор Мандарин в библиотеке топором». И знаешь, почему мы не продвигаемся вперед? Потому что у нас нет мотива преступления. Мы не знаем, почему убили музыканта. Только если мы это узнаем, мы, может быть, поймем, кто это сделал.

— Ты хочешь, чтобы я отменил допрос Делорма?

— Нет, но не придавай слишком большого значения алиби. Алиби можно сфабриковать. Или нанять киллера. Главное — мотив преступления. Сосредоточься на мотиве. Попытайся выяснить, была ли у лысого причина убить своего любовника.

— Может, пойдешь со мной? Четыре глаза видят лучше двух.

— Не могу, мне надо идти к судье. Что говорят криптологи о татуировке?

— Мне сказали, что судья пришла в лабораторию с Понтонесом, судебным медиком, и еще каким-то парнем, музыковедом, и что тот сказал, что ноты на голове у Томаса — это фрагмент концерта Бетховена «Император».

— Потрясающе. И когда нам собираются об этом сообщить?

— Не знаю, шеф. Но теперь у нас кое-что есть.

— У нас есть только результаты параллельного расследования. Судья решила провести расследование самостоятельно, потому что думает, что в убойном отделе сидят болваны.

— В прошлом году мы дали маху с тем колумбийцем, и она нам этого не простила. Злопамятная дамочка.

— Я хочу поговорить с музыковедом. Как его зовут?

— Даниэль Паниагуа.

— Скажи ему, чтобы пришел в управление. Нет, погоди, не стоит его пугать. Скажи мне, где его найти, и я сам к нему пойду.

— Я хотел бы обсудить кое-что еще. В досье, которое ты мне вчера показал, было сказано, что Мараньон — член масонской ложи.

— Ну и что?

— А то. Я нашел в интернете копию масонской клятвы. Так вот, одно из наказаний за предательство у масонов — отсечение головы.

Умственное напряжение всегда вызывало у Даниэля зверский аппетит, и после звонка секретарши Мараньона он на глазах у изумленных Умберто и Кристины жадно проглотил свой завтрак, к которому пять минут назад даже не притронулся. Отметив, что он все больше втягивается в дело Томаса, друзья настоятельно посоветовали ему не пренебрегать личной жизнью.

— Поскорее помирись с Алисией и помни, что через несколько недель у нас свадьба. Если ты не придешь, мы навсегда с тобой поссоримся, а я так вообще кастрирую тебя собственной рукой.

По дороге на работу Даниэля мучили два вопроса. Решится ли его невеста прервать беременность, не предупредив его? Зачем такой могущественный и влиятельный человек, как Мараньон, хочет его видеть?

В тот день на первом же занятии Даниэль по просьбе студентов вернулся к прежней теме: каким образом композиторы использовали ноты вместо букв.

— Мы не всегда имеем дело с посвящением женщине, как у Шумана, — объяснил Даниэль. — Некоторые музыканты использовали ноты в качестве своеобразной подписи. Разумеется, наиболее известен случай с Бахом.

На специальной доске, на которую несмываемой краской были нанесены пять линий нотного стана, Даниэль написал четыре ноты: фамилию немецкого композитора.

— BACH. В — это си-бемоль, А — ля, С — до и Н — простое си.

— И как это звучит? — спросила Мария Хиль.

Время от времени эта студентка ставила его в неловкое положение, открыто заигрывая с ним на занятиях.

— Кто-нибудь может это напеть?

Группа из пятнадцати студентов ответила молчанием.

— Я знаю, что некоторые из вас кроме теории музыки учатся пению. — Даниэль подошел к окну, и некоторое время казалось, что он рассматривает облака. — Было бы жаль, если бы в такой прекрасный день мне пришлось самому напеть этот мотив, хотя среди вас есть замечательные певцы.

Наконец один из студентов, видно принявший намек на свой счет, пропел прекрасным баритоном четыре ноты. Его наградили бурными аплодисментами, как будто он исполнил сложную арию из «Страстей по Матфею». И Даниэль продолжал: