Эрик Ластбадер - Цзян

Долго еще после того, как сэнсей закончил свой рассказ, Аки сидел молча. Казалось, он напряженно вслушивается в крики ночных птиц, в шуршание, с которым ветка растущего рядом с домом дерева терлась о стену.

— Я бы хотел быть барсуком, — сказал он наконец.

— Вот как? — повернулся к нему Мицунобэ. — А как же насчет опасностей, которым он постоянно подвергался?

Свет звезд отражался от его плеч, и создавалось впечатление, что он то появляется, то исчезает в чаще густого леса.

— Если быть достаточно умным и храбрым, можно перехитрить врагов.

Через минуту Аки услышал звук раздвигаемой фузумы и почувствовал на своем лице прохладу осенней ночи.

— Сейчас мы проверим, что в тебе говорит: храбрость или глупая бравада. Возьми свой лук и стрелы, — голос Мицунобэ уносился в ночь, — и следуй за мной.

Аки поднялся, нашарил в темноте подарок матери, который он принес показать сэнсею, и прошел по татами к выходу. Переступив через порог, он оказался на каменном крыльце и сразу же почувствовал, как мерзнет нога в тонком таби.

—Мои гета.

—Никаких башмаков, — голос Мицунобэ рокотал, как раскаты грома. — Только кимоно.

— Но оно же такое тонкое, — возразил Аки. — А ночь холодна.

Сильная рука сэнсея обняла мальчишеские плечи.

— Одежда грибов в лесу еще тоньше.

Голос его расколол ясное небо, усеянное звездами.

Аки поплотнее запахнул свое черное кимоно.

Где-то далеко впереди подымался туман...

Когда он вернулся домой после первых уроков у сэнсея, Юмико увидела, что он уже не малыш Аки-чан, и пошла в свою комнату, где она устроила алтарь богине с лисьей головой, которую избрала в свои покровительницы. Юмико зажгла множество свеч и поставила двадцать семь сандаловых палочек полукругом вокруг алтаря. Затем она позвала сына.

Когда он вошел в комнату матери, она сидела на татами. скрестив ноги и уставившись неподвижным взглядом в разложенные перед ней старинные книги. Знаком приказала ему сесть в освещенный круг. Пламя свечей мерцало в его глазах, сила его юного тела наполнила ее усталое сердце, ее увядшую душу. Она чувствовала его дыхание на своем лице, освежающее ее, как ветер бессмертия. Она знала, что может скоро умереть, но сын ее останется на этой земле, чтобы отомстить Афине и Чжилиню.

Исторический Ничирен бунтовал и убивал во имя святого дела. А разве ее дело менее свято? Шрамы ее горели, как стигматы, как физическое свидетельство этой святости. Врачи уверяли ее, что нервные узлы в тех точках, к которым прикоснулась раскаленная кочерга, не восстановятся и, следовательно, эти точки будут абсолютно нечувствительны ко всякой боли. Но почему же они так горят?

Что может быть более святым, чем месть? Сознание того, что сейчас она начинает нечто значительное, смягчило мучительную боль, которая не покидала Юмико с той страшной ночи, когда рука соперницы заклеймила ее. Обычно дети — радость, но, бывает, что они еще и орудие возмездия. Да, Аки-чан был отпрыском Чжилиня, но ведь именно от нее зависело его воспитание. И уж она с помощью сэнсея постарается, чтобы Аки-чан стал таким человеком, в котором Чжилинь вряд ли признает собственного сына.

Жизненная философия его отца заключается в том, чтобы наводить порядок в этом мире и перестраивать его по законам разума. Высшей карой для него будет видеть, что его собственная плоть и кровь — воплощение хаоса и анархии. Его собственный сын. В этом Юмико видела торжество высшей справедливости, трагическую иронию бытия.

И она начала свою молитву, воскрешая из эфемерных частиц, блуждающих в пространстве и времени, древних духов — ками . За порогом дома бушевала непогода. Тучи заволокли небо, погасив пронзительный свет звезд, при котором сэнсей провел с Аки первые уроки его обучения, которым предстояло продлиться еще многие годы. Заряженные электричеством тяжелые тучи ползли над землею. Они заполняли собой весь мир. Бросив быстрый взгляд в окно, Аки вспомнил рассказ сэнсея о барсуке. Ему и самому хотелось сейчас спрятаться в лотос, потому что он чувствовал приближение чего-то холодного и страшного. Он слышал хлопанье кожистых крыльев во мраке ночи.

Монотонное пение Юмико заставляло пламя свечей трепетать. А может быть, их задувает ветер, проникавший сквозь щели в окнах и стенах? Свечи то почти гасли, то вспыхивали с ослепительной яркостью. Свет и тени сплетались в причудливые узоры.